Пылающие синим огнём стрелы летунов с треском полетели в Ардагаста и его воинов. Но эти стрелы были теперь немногим опаснее обычных: поток питавшей их злой силы прервался. Они ещё могли прожечь одежду и даже доспехи, но не тело. К тому же их сносил ветер. Две направленные в него стрелы Зореславич сжёг на лету. Одна попала в шлем. Индийская сталь оплавилась, но выдержала. Боль, однако, была такова, что царь потерял сознание.
А внизу Вышата, мысленно обменявшись парой слов с тремя шаманами, сказал Зорни-отыру:
— Пора.
Манжар поднял меч:
— Росы, вперёд! Слава!
Словно стрела с давно натянутой тетивы, понёсся вперёд железный клин. Ослабевшие громовые стрелы и копья, обжигая воинов и пронзая всё тело болью, только ещё больше разъярили их. Строй оленной дружины был протаранен насквозь. Одни из ненцев поскакали в тундру, другие вместе с нечистью были оттеснены к береговым обрывам. Прижатые к скалам, люди-сюдбя сражались люто и упорно, зная: пощады не будет, особенно от сииртя. Тунгаки и сюдбя-великаны рвались к провалу, думая об одном — вернуться в преисподнюю. Но их встречали мечи сарматов, копья и стрелы северян и пламя Огненной Чаши. Стрелами и секирами разили нечисть подоспевшие амазонки. Рядом с их златоволосой царицей бился гигант индиец, и его грозная кханда разваливала надвое сюдбя-великанов и сюдбя-людей.
Далеко на юге это видели в деревянной чаре рыжая волхвиня и сгрудившиеся вокруг неё дети, и черноволосая девочка в восторге кричала: «Живы тятя с мамой, живы!» А волхвиня с тревогой думала: «Живы — значит, ещё не убиты. Хоть бы до конца боя дожили!»
Увидев мужа неподвижно лежащим на снегу, Ларишка бросилась к нему. А над ними уже навис новый летун, нацелившийся, будто коршун, на бесценную добычу — волшебную чашу вождя росов. Но на пути к ней стояла женщина с кривым мечом. Три грозовые стрелы она отбила махайрой. Когда же разозлённый ненец устремился на неё с копьём, ловко перерубила древко так, что пылающий наконечник отлетел прочь. Биться с такими грозовыми воителями Ларишка научилась ещё в Аркаиме. А добыча была так близко... Защищаясь обломком древка, ненец метнулся к Чаше. Но палка его наткнулась на акинак, а изогнутый клинок срубил уже протянувшуюся к Колаксаевой Чаше руку. Следующий удар махайры снёс добытчику голову.
Царица склонилась над мужем, сняла с него шлем, принялась натирать виски снегом. Ардагаст открыл глаза, медленно проговорил:
— Ну вот, опять по голове.
— А ты снова мне на голову какую-то уродину сбросил. Я чуть в море не упала, — сквозь слёзы улыбнулась Ларишка.
Ардагаст приподнялся на локте, глянул вниз. Там толпа нечисти, отпихивая друг друга и ненцев, карабкалась вверх по склону. Царь попытался встать, но со стоном опустился на снег.
— Ларишка, возьми Чашу! Она тебя слушается. Не пускай их к провалу, в святое место!
Тохарка подняла солнечный сосуд и почувствовала, как теплеет под кольчугой и рубахой золотой амулет — солнечная птица, несущая Мать Мира. Бесы, словно насекомые, тучей лезли наверх — и падали на головы своих сородичей, обожжённые золотым пламенем. Рвавшихся к провалу сверху рубили и кололи воины Сагдева и Сорака.
Двое оставшихся чёрных шаманов бросились наутёк. Один оборотился оленем, даже уздечку и седло надел перед тем, но был настигнут Волхом. У князя-волколака был отличный нюх на всякого, бегающего не в своей шкуре. Второй улетел вороном. Его догнал и после недолгой схватки сбросил с неба прямо в гущу сражавшихся другой ворон — златоклювый.
Часть ненцев тоже пыталась улететь, и среди них — сам Хан-Хаденгота. Вслед ему нёсся голос:
— Стой, раб подземных богов! Сразись, как подобает отыру!
Вождь ненцев обернулся. За ним летел Лунг-отыр. Меч и акинак в руках манжара полыхали грозовым пламенем. Послушные зову своего вождя, летуны всей стаей набросились на отыра, но их быстро разогнали молнии Сынов Юга. Ни одна молния не ударила лишь в Хан-Хаденготу, и он понял: ему оставили одно — умереть как сюдбя. Да, это лучше, чем жить дальше просто человеком-изгоем. Вождь-сюдбя почувствовал, как в нём пробуждается сила, подобная силе грозового шамана. Его копьё пылало синим огнём, меч и кинжал дрожали и гудели в ножнах.
Два грозовых воина сошлись в небе. Ненец ударил, копьём в грудь манжару, в панцирь с серебряными драконами. Двумя клинками, как клещами, Лунг-отыр перехватил копьё. Наконечник полыхал у самого его лица, но полетел вниз, когда перегорело древко. Хан-Хаденгота выхватил сарматский меч и кинжал. Четыре клинка замелькали, скрещиваясь с грохотом и вспышками, и эта маленькая гроза сливалась с бушевавшей над ней битвой небесных всадников на оленях. Только грозовые шаманы и могли выдержать всё это, не ослепнув и не оглохнув. Ненец владел оружием не хуже манжара, и храбрость не покинула Хан-Хаденготу. Но отчаяние всё больше заполняло его сердце. Он остался один, совсем один! Ненцы ненавидят его, грабителя и насильника, не меньше, чем сииртя или манжары. Новой дружины ему уже не собрать. Удары вождя становились всё более слабыми и неточными, пока наконец пылающий клинок Лунг-отыра не вонзился ему в грудь, прожигая насквозь костяной панцирь вместе с телом. Там, где на кости была вырезана фигура Нга на ящере, осталась лишь дыра с почерневшими краями. Труп вождя-сюдбя, наводившего страх на всю тундру, камнем полетел к земле.