Кончились города, сёла, сады, заснеженные пашни. Дорога пошла степью мимо громадных курганов скифских царей. Инисмей всю дорогу угрюмо молчал.
— Нахохлился, будто подручный царёк, что едет к римскому наместнику на расправу, — недовольно проворчал Фарзой. — Жалеешь, что не ходил с Ардагастом в гости к Солнцу? Да, он великий герой, славнее нас с тобой. Но послал его туда я! Там, у порогов, решится судьба нашего царства. В Аорсии должны повелевать аорсы, а не какие-то лесовики.
— Стоит ли царство бесчестных дел? Эврисфей, царь Микен, слал Геракла на подвиги, но теперь греки славят Геракла, а Эврисфея презирают. Л Микенское царство разрушили потомки Геракла.
— Что с тебя взять! — махнул рукой царь. — Ты не создавал этого царства, как я. Получил готовеньким. Выучился у греков всякой там диалектике — у меня на это времени не было... Да что мы, среди ночи нападаем на твоего Ардагаста? Просто напомним ему, кто здесь великий царь, а кто подручный.
— Ты идёшь тягаться не с Ардагастом — с богами.
Царь выдвинул клинок из ножен:
— Боги любят смелых и сильных. Вот наш бог: Меч-Ортагн, бог войны и грома. Он дал мне царство.
— Гойтосир тоже даёт царства. Но требует справедливости.
— Разве я её не блюду? Но — не в ущерб царству. Вот и посмотрим, кто из богов сильнее: Гром или Солнце. А колдун, что так напугал тебя в детстве, напишет обо всём этом книжку.
Царь и наследник улыбнулись: оба помнили, что напугал-то Валента четырнадцатилетний Инисмей. От его акинака еле спасся молодой маг. А Захария Самаритянин тогда погиб от руки Ардагаста.
Между курганами показалось стадо овец. Пастухи были одеты по-скифски, без плащей, и волосы носили длиннее, чем у сарматов. То был род герров — остаток племени хранителей царских курганов Скифии. Длиннобородый старик в белом кафтане выехал вперёд и поднял руку — то ли приветственно, то ли предостерегающе.
— Царь Фарзой! Я Авхадайн, жрец герров. Мы знаем, куда ты идёшь, но знаешь ли ты сам, на что замахнулся? Если и Солнца не боишься, ведай: дары стережёт трёхглавый змей. Он лежит бездыханный, но в его тело может войти сам Ортагн. Готов ди ты с ним сразиться? Тогда ты станешь подобен бесам, врагам Громовника.
Фарзой заколебался на миг. Потом дерзко рассмеялся:
— Бесам? А может, самому Громовнику-Змееборцу? Вдруг Ортагн захочет испытать мою силу и отвагу? А наградой будут золотые дары. Мой подручный царь сражался с чудовищами и богами, а я, по-твоему, трусливее его?
— Да кто вы такие, чтобы пугать царей? — напустился на старика Умабий. — Жалкий остаток разбитого племени, сторожа разграбленных курганов! Вашего царства давно нет!
— Где твоё великое племя, Умабий? И где будет твоё великое царство, Фарзой? Иди сам, выбери его и свою судьбу! — Жрец указал на восток и освободил дорогу отряду. — Идите! А мы, герры, переживём ещё не одно сарматское царство. Не всё ещё курганы великих царей разграблены, не сгинула память о них, и нам есть что хранить.
С маячившей впереди земляной горы заклекотал, заревел на всю степь незримый грифон. Безмолвно ехали аланы на этот крик. Никто не смел повернуть назад: ведь все они были сарматы, и трусов среди них не было.
Заночевали у громадного, в десять человеческих ростов, кургана. Стена из дикого камня опоясывала его подножие, не давая насыпи расползаться. Развели костры. Неожиданно к огню вышел грязный и оборванный человек в скифской одежде. Дружинник огрел бродягу плетью, но та, свистнув, прошла сквозь тело пришельца.
— Царь Фарзой! — заговорил оборванец. — Я, вор, пытался ограбить могилу Атея, самого могущественного из царей Скифии, но был завален землёй вместе с полным ведром золота. С тех пор мои кости лежат там, глубоко внизу, а дух стережёт курган и даже не получает жертв. Я знаю, ты тоже ищешь золото под землёй, царское золото... Не ищи там, где не положил, если только сами боги не дадут!
Не удостаивая могильного вора ответом, Фарзой сделал плетью знак Огня и Солнца — косой крест, и призрак пропал. Умабий и Инисмей лишь презрительно сплюнули.
И тут в бледном свете луны показался отряд в полсотни всадников. Одетые по-скифски, длинноволосые, молодые, сильные — на подбор. Все в добротных панцирях, на породистых конях. Впереди ехал седой как лунь, но ещё крепкий старик. Его красный кафтан и башлык были усыпаны золотыми бляшками. Золотом сияла сбруя рыжего, почти красного коня. Чеканное золото покрывало ножны и рукоять меча, горит и даже рукояти точила и плети. Кони тихо ржали, но снег не скрипел под копытами.