— Передохнем, друг Хилиарх... И поговорим подальше от варварских ушей. Ты ведь понял, чей губительный взор мы увидим завтра? По нашим ничтожным заслугам мы обратимся не во мраморные статуи, а разве что в известняковые.
Хилиарх только усмехнулся:
— Слышал я на Кавказе предание о Сынах Солнца, которым Бог Богов предложил выбрать славную смерть либо долгую, но бесславную жизнь. Они избрали первое и обратились в камни. А вот трусы, я думаю, под взглядом Горгоны обращаются в тот материал... которым только огороды удобрять.
— Ответ, достойный самого Персея... Но мы ведь с тобой не герои. С нашими матушками не спали ни Зевс, ни Аполлон. И что за дело нам, эллинам, до этого побоища между дикими скифскими воителями и подобными им демонами из Тартара? — Голос бронзовщика обратился в хриплый шёпот. — Хилиарх, бежим, пока не поздно! Прочь из этого киммерийского мрака, прочь от этого древнего ужаса! А зелье заберём с собой и продадим сарматам или каким-нибудь кавказским царькам. Дальше на юге оно стоит не так много, там с его действием справляются даже начинающие маги. Кстати, я ведь припрятал кое-что из сокровищ кузнеца у себя в суме, вопреки этому дурацкому обету не брать добычи. Ты, наверное, тоже?
Хилиарха передёрнуло от омерзения, когда он в лунном свете разглядел подленькую, заискивающую, всезнающую ухмылку на бледном лице Харикла. Грек-рос сгрёб бронзовщика за полы сарматского кафтана, встряхнул:
— Ах ты, мразь, гречишка! Вот по таким, как ты, здесь и судят об эллинах! Да ещё посмел браться за алхимию... Думал, это вроде как варить краску на продажу? Ты призывал духов четырёх стихий, владык семи металлов, семи планет?
— Призывал... Всё, как говорил египтянин.
— А он сказал тебе, что алхимик должен быть чист и скромен, а его мысли — свободны и согласны с его делами? Что, работая, он должен возвышать свою душу? Понимаешь хоть, гнев и несогласие скольких стихий ты накликаешь на нас? Придётся сказать Вышате или Аристею, чтобы укрепили заклятиями твоё зелье. Представляю, с какими паскудными мыслями ты его готовил...
Ремесленник, более крупный телом и сильный, чем Хилиарх, весь сжался под его взглядом и только всхлипывал:
— Да, я не герой Эллады. Я трус, мошенник, пройдоха. Но ты же сам сделал меня таким...
— Так я же тебя и сделаю если не героем, то человеком — тем, которого искал Диоген! Очищу твою душонку лучше всякого иерофанта. А для начала вытащишь из сумки то, что утаил, и бросишь при мне в реку.
С неба на них глядела полная луна, которую эллины зовут «ликом Горгоны».
На песчаном бугре над берегом Печоры одиноко сидел Железный Старик. Среди сосен за его спиной горели костры. Стан, тянувшийся далеко вглубь леса, шумел на все голоса, несмотря на поздний час. Злые, угрюмые, грозные песни подземных жителей напоминали то медвежий рёв, то волчий вой. Их язык, похожий на пермяцкий, кузнец понимал плохо. То и дело доносилась брань, в темноте вспыхивали драки. Гоготали и ухали лешие, лаяли пёсиголовцы. Вблизи слышался женский визг и довольное ржание мужиков. Он узнавал голоса своих сыновей. Хорошо освоились ребята: вместе с нечистью печорских девок портят.
Лучше всего ладил с пекельными выходцами и знал их речь Яг-морт. Но старого друга сейчас рядом не было. Кузнец послал его с лучшей частью рати в обход, с трудом заставив Медведичей и их шайку подчиниться лесному человеку. А ведь не справятся они с этим полчищем без Яг-морта и без него, Корт-Айки. Разбредутся пекельные головорезы, передерутся, повернут назад. А может быть, и не разбредутся, и не повернут... И сами решат, с кем и как воевать.
Он, колдун-разбойник из прикамских дебрей, вёл сейчас войско побольше, чем у иного сарматского царя. Но как же мало знал он об этом войске! Как они жили у себя под землёй, с кем вечно сражались? Сколько их там ещё осталось? И кто, какие невиданные люди, бесы, чудовища могли выйти следом через взломанные им медные ворота? Он знал лишь, что люди незнаемые делятся на племена — пёсиголовцев, волосатых, безглавцев и прочих. С их вождями он и имел дело. Со своими же воинами вожди управлялись сами сурово и безжалостно с помощью десятников и сотников. Драки, убийства, жестокие наказания были обычным делом, но до настоящих усобиц в стане никогда не доходило. Порядка здесь было не меньше, чем в волчьей стае, где слабый подчиняется сильному, а тот — сильнейшему.