И он принялся с заговорами погружать черные камни в лужу темной крови. "Каким же одиноким, без роду и племени, нужно быть, чтобы из-за коня губить целое царство!" - подумал Вышата, а вслух осторожно сказал:
-- Мы полетим к Палемону вместе. Только сначала я хочу взглянуть на окаменевших коней.
-- Пошли. Это рядом, - махнул рукой литвин.
Каллиник подивился силе чувств варвара. На юге могли разрушить царство ради денег, но из-за коня! Кесарь, сделавший коня сенатором, прослыл безумцем.
Сквозь чащу они вышли на луг к Неману. Посреди луга возвышался черный гранитный валун необычной формы: будто в незапамятные времена скульптор изваял жеребца, взобравшегося на кобылу, но за много веков ветер и вода сгладили их черты. Все же был ясно виден крутой изгиб шеи скакуна, чувствовалась дикая, неукротимая мощь обеих лошадей. Заметив черневшее у валуна кострище, Витол рассмеялся:
-- Тебе, Йодз, глупые мужики уже приносят жертвы? Подожди, будет тебе жертва - не всякий бог такую получает!
Вышата простер руки к валуну, постоял, будто прислушиваясь, потом взобрался на камень, достал пучок травы и сказал:
-- Разрыв-трава, и не простая: собрана в Перунов день на Перун-острове в Днепровских порогах.
Волхв приложил траву к спине каменного коня, поводил руками, извлек что-то, выступившее из гранита. Потом слез и сказал, протягивая литвину кремневый наконечник стрелы:
-- Видишь, Палемон ни при чем. Это стрела Громовника. Как ты, опытный волхв, не почуял: здесь сила богов, а не людские чары. Я так сразу...
-- Перкунас! За что? - поднял кулаки к небу Витол. - Я ведь не служил Поклусу, не наводил ни порчи, ни бездождия, не водился с бесами... А конь мой, друг мой единственный, чем перед тобой согрешил?!
Вышата положил ему на плечо руку и тихо заговорил:
-- Не простых кровей у тебя был конь. Я слышал об одном таком, тоже черном. Поймал его Железный Сак, первый царь саков. И стал с тех пор царь дерзок и жесток без меры, разорил даже храм Митры-Солнца. А по смерти выходил безлунными ночами из гробницы, садился на того коня-беса, носился по пустыне и убивал всякого встречного. Так было, пока мой предок, великий волхв Огнеслав-Атарфарн, и шаман Леджяу-бий не убили тело черного коня и не изгнали его дух в полуночные дебри. А Герай Кадфиз, царь тохар, после того сразил неупокоенного царя в поединке. И сказал Железный Сак перед последней своей смертью: "Мой конь... Не знаю: я ли владел им или он владел моей душой?" Не для того ли поразил Перун твоего Черного, чтобы не родилось от него такое же чудовище? Видно, и кобылица та была не простая...
-- Разве был мой Йодз бесом? Разве творили мы с ним зло?
-- А старался ли ты творить добро? Хоть для своего рода и племени?
-- Рода моего давно нет. Его истребили людоеды - восточные галинды. А племя... Не много я добра от него видел. Как и от других племен. Был я и рабом, и дружинником, и учеником жреца, да не одного... Сам всего добился, сам! Кто помнит мой род? А Витола знают все!
-- Боги не прощают смертным дерзости, - вмешался Хилиарх. - Сам ты возомнил себя чуть ли не богом или конь помог?
-- А разве мы, великие волхвы и воины, не бываем сильнее богов? - с вызовом бросил литвин.
-- Вот потому с нас и особый спрос, - сурово произнес Вышата. - Ты вот во гневе своем неправедном хотел погубить достойного мужа и царство его - на радость Нерону, Валенту и всему Братству Тьмы. А дальше что? Кому послужит твоя сила? Великая битва будет в Купальскую ночь у Янтарного Дома. Выбирай в ней свое место. Или в стороне отсидишься, лишь бы волю свою показать?
Тяжело роняя слова, Витол проговорил:
-- Не дело воина - отсиживаться в ночь великой битвы. А дом Лады я буду защищать хоть с вами, хоть без вас. Только пусть меня не гонят туда ни молнией, ни стрекозой! За кого мне биться - один я решаю... Как ваш грифон, четверых вынесет?
* * *
На холме при впадении Дубисы в Неман стоял городок Палемона, а вокруг него - несколько сел. Поселяне с удивлением глядели на низко летящего дивного зверя-птицу и его всадников. Гадали, уж не сам ли Свайкстикс прилетел в их край. И то ведь, народ здесь работящий, благочестивый, и князь добр и справедлив, а на войне отважен. Не тот ли молодой светловолосый воин --сам солнечный бог? Только почем он сидит не впереди? И почему с ним Витол? Еще и кричит: "Скажите князю - хозяин Йодза летит к нему в гости!" Все знают: воин-чародей почитает Перкунаса да ночные светила, все звезды ведает, с Месяцем говорит, а вот с Солнцем не водится.
Грифон неторопливо описал несколько широких кругов вокруг городка и опустился прямо перед княжьим теремом. Бревенчатый терем спереди украшал портик с простыми деревянными колоннами, а на фронтоне был рукой эллина или римлянина искусно вырезан Зевс с молниями в руках, восседавший, однако, не на троне, а подобно Перкунасу, на орле. У колонн стояли восемь человек: один седовласый, четверо средних лет и трое юношей. Все они были одеты, как знатные литвины, некоторые носили вислые усы. Тем не менее, Каллиник сразу признал в них римлян, и не простых. Такими суровыми, сдержанными лицами отличались римляне из старинных семей, в которых, если и не мечтали уже о республике, то хотя бы хранили чистоту республиканских нравов. Этим одним они раздражали всех выскочек, уверенных, что нет пороков, а есть удовольствия, ради которых и стоит жить.
Особой непреклонностью отличалось тщательно выбритое лицо седовласого. Только он вместо заколотого под горлом плаща носил белую с пурпурной каймой сенаторскую тогу, аккуратно, по всем правилам обернутую вокруг тела. Но взгляд его серых глаз светился не чопорным упрямством, а умом и доброжелательностью. На белизне тоги выделялся янтарный амулет - тот самый, со стрекозой. Примечателен был и стоявший рядом крепко сложенный человек. Курчавой русой бородой и звериной шкурой на плечах он напоминал Геракла, только шкура была не львиная, а волчья, и лицо - не добродушное, а настороженное, даже хищное. Все восемь были при мечах, а вдоль стен городка стояли дружинники с копьями.
Витол первым соскочил с грифона и бесцеремонно обратился к человеку в тоге:
-- Здравствуй, Палемон! Я прилетел сказать тебе, что был не прав: Йодза убил Перкунас. Ты для такого слаб.
-- Ты уже говорил это.
-- Из-за твоей стрекозы. А теперь говорю сам. - Литвин достал из-за пазухи гагат. - Видишь? Теперь твой оберег - простая побрякушка. Для меня и для этих посланцев царя росов. Вот Вышата, великий солнечный волхв. А это твои соплеменники: Хилиарх, царский казначей, и Каллиник, коммагенский царевич.
-- Привет тебе, сенатор Публий Либон, достойный муж! - горячо сказал молодой коммагенец.
-- Да, так меня звали там, куда я уже не вернусь, - сдержанно кивнул Палемон. - А вот те, кто разделил со мной добровольное изгнание: Проспер Цезарин, Урсин Юлиан, Гектор и Юлиан, прозванный здесь Дорспрунг. Эти юноши - мои сыновья. Порций - его тут зовут Боркус - родился еще в Риме, а Кунас и Спера - уже здесь, от Пояты, княжны племени самбов. Но идите же в мой дворец, уважаемые послы! Мое племя следует обычаю литвинов: сначала накормить гостя. Мои рабыни готовят неплохо, хоть и не сравнятся с покойной Поятой.
Гости и хозяева вместе направились в терем. Дорспрунг - бородач в волчьей шкуре - подмигнул Хилиарху так, что грек сразу понял: его узнали. И узнал тот, с кем ему меньше всего хотелось встретиться: знаменитый разбойник Кентавр. Восемнадцать лет назад Хилиарх взялся сбыть его добычу - индийские рубины и резную слоновую кость - и скрылся с вырученными деньгами. А вскоре Кентавр исчез со всей шайкой, потом вроде бы объявился в Британии и там погиб... Или то был другой Кентавр? Прежде пройдоха Хилиарх подумал бы, как сбежать или выгородить себя враньем. Теперь же грек готов был подставить горло под нож грозного разбойника, лишь бы не сорвалось посольство росов к князю-сенатору.