Теперь, наконец, собирались домой, на Днепр-Славутич. Немало дакиек, оставшихся без мужей и женихов, готовы уехать со смелыми, но покладистыми, работящими пришельцами. Поздно в этом году полюдье начнется: зимой, в месяце студеном[49]. Зато Рождество Даждьбожье на своей земле удастся отпраздновать.
А в это время предводители росов пировали во дворце у Децебала. Жареная вепрятина дымилась на серебряных блюдах, с которых глядело полное лицо грозного царя даков Биребисты, потрясавшего Европу полтора века назад. Золотистое дакийское вино и рубиновое фракийское переливались, словно драгоценности в оправе, в серебряных дакийских чашах и кубках финикийского стекла. На стенах красовалось всевозможное оружие: кривые мечи даков, кельтские рогатые шлемы, греческие и римские доспехи, сарматские кольчуги, акинаки и длинные мечи. Шкура огромного медведя была повешена так, словно священный зверь великого бога Залмоксис осенял воздетыми лапами высокое резное кресло.
В кресле восседал сам царь Дакии. Децебал, почти ровесник Ардагаста, был в полном расцвете сил. Лицо, полное спокойного мужества, украшала раздвоенная черная борода и густые усы. Красный шелковый плащ скрепляла на плече большая золотая застежка. Зореславича и Децебала связывала давняя дружба - еще с первой их встречи на Черной горе в Карпатах, когда молодой царевич не дал Валенту втянуть себя в смертельную схватку с царем росов. И вот теперь прославленный царь даков выжидающе глядел на друга.
-- Ты знаешь, Ардагаст, нелегко мне просить тебя о таком подвиге. Глупцы скажут, что я прячусь за твою спину. Но Дакия ослаблена войной, а ты не заключал перемирия с римлянами.
Напротив Зореславича сидел царь языгов Арнакутай, Дикий Пес, немолодой уже, с хищным горбоносым лицом. Тяжело роняя слова, он проговорил:
-- Мне еще труднее просить тебя о помощи. Ведь мои воины не раз ходили в набеги на твои карпатские земли, а проводником им служил твой враг, бастарн Гвидо. Но мы оба сарматы и знаем: самый опасный враг - не тот, кто угоняет твою скотину и людей, а тот, кто хочет отнять свободу у твоего племени. Так вот, мои лазутчики узнали: Домициан хочет обратить в провинции Дакию и землю языгов. А следующей провинцией станет Росия. На это подбивает кесаря подлый Гвидо.
Ардагаст обвел взглядом своих соратников. Да, все уже настроились увидеть родные дома, отдохнуть от войны. Но виду никто не подавал. Только Хилиарх осторожно спросил:
-- Ты ведь подручный царь. Что скажет Роксаг?
-- Он на Танаисе, там немирье с аланами. А западную границу великий царь поручил мне. И велел не пускать римлян в Роксоланию, - ответил Зореславич.
-- А для этого надо их бить! На чужой земле, где только можно! - воскликнул Андак, воинственно размахивая черепом, окованным серебром. Череп этот принадлежал Корнелию Фуску, убитому князем. Теперь уже никто не смел попрекать Андака северным походом или говорить, будто он одолевает лишь женщин. Впрочем, женщинами князь и в нынешнем походе не пренебрегал, что не мешало ему преданно любить свою супругу-венедку.
-- Я говорил с учителем Аполлонием. Он тоже думает, что этот подвиг - для тебя, Ардагаст. Для нас, росов, - сказал Вышата.
-- Свой долг правителя ты, царь, сможешь выполнить и в полюдье. Но долг воина Солнца - только там, в земле маркоманнов, - решительно произнес Вишвамитра.
-- Поймать бы самого Лысого Нерона! - азартно хлопнул рукой по столу Хор-алдар. - Три года отсиживался, трус, в Виминации за каменными стенами, теперь выполз.
-- Дружина поредела в боях. А нужно кому-то идти и в полюдье, - озабоченно заметил Хилиарх.
-- Поредела? Да я соберу столько степных молодцов-роксоланов, аорсов, всех, кто еще не ушел из Дакии! - воскликнул Андак.
Царевич Ардафарн с восторженной готовностью взглянул на отца. Но тот произнес твердо и деловито:
-- Со мной пойдет лучшая часть дружины. А полюдье поведут царевичи. Оба.
-- Верно, я мало отличился в войне с римлянами? - сдержанно произнес Ардафарн.
Младший царевич Доброслав лишь опустил голову. Он-то уж точно ничем не отличился. Только попадал в разные переделки, из которых его вызволял брат. Нет, трусом Доброслав не был, просто не любил войны. Любил читать греческие книги, беседовать с Вышатой о далеких странах и волховных тайнах, хорошо пел и играл на гуслях и сарматском бубне.
Ардагаст внимательно взглянул на сыновей и сказал:
-- Вы оба хорошо воевали, и я взял бы вас в этот поход, будь вы простыми воинами. Но вы - мои наследники. Поэтому приучайтесь править царством. И ты, Доброслав, тоже. Если что случится с Ардафарном... Не знаю, выйдет ли из тебя певец или волхв, но царь должен выйти.
-- Да, царевичи, это ваша дхарма - священный долг. Ее не выбирают, как не выбирают родителей. Но чем хуже вы ее выполните, тем ниже родитесь снова, - тихо и сурово сказал индиец.
-- А я вот в ваши годы был простым дружинником. А еще царевичем без царства. Вот мама Ларишка на меня и не глядела, пока не оказалась вместе со мной в подземельях мелуххов, - улыбнулся Зореславич.
-- Кроме тебя, там были еще дэвы, люди-змеи и даже один бог с бычьей головой. Мне было из кого выбирать, - под общий смех гордо заявила Ларишка.
-- Как мы пойдем к свевам? Вместе с вашей ордой? - взглянул Ардагаст на языга.
-- Я постараюсь задержать кесаря в нашей степи. А ты лучше иди прямо навстречу Хищному легиону. Главное - не дать им соединиться! - ответил Арнакутай.
-- Тогда поведи, Солнце-Царь, дружину сначала на север, ближе к Карпатам. Много наших молодцов придет к тебе, раз не нужно будет стеречь перевалы от песиголовцев, - сказал воевода гуцулов Яснозор. "Песиголовцами" его небольшое отважное племя называло языгов за их дружбу с собакоголовыми демонами.
-- Да, так будет лучше, - кивнул Децебал. - Идите в верховья Тисы, а оттуда - на запад, через Татры, землями бастарнов-сидонов. Их царь Клондик - друг и мне, и свевам.
Черный дым поднимался над Бойохеймом, - землей маркоманнов. Серый пепел, разнесенный ветром, оседал на окровавленный снег. Горели села, хутора, священные рощи. Двадцать Первый Хищный легион шел на восток. Не зря он десятки лет воевал с германцами на рейнской границе. Даже в лесных дебрях не всегда удавалось скрыться от его безжалостных, многоопытных солдат, а непролазные болота уже замерзли. Городки, построенные еще кельтами, не выдерживали натиска таранов и баллист. Ярость берсерков разбивалась о невозмутимость отлично вымуштрованных легионеров. Словно в насмешку над воинами-зверями, не знающими дисциплины, знаменосцы легиона рядились в медвежьи шкуры, а центурионы - в волчьи.
Где проходил легион, оставались лишь пожарища и трупы. Уводили только тех, кого можно было с выгодой продать, остальных убивали. Обеспечив себя мясом, истребляли оставшийся скот. Господин и Бог не велел (пока что) завоевывать страну - лишь нагнать страха на варваров. И это хладнокровное, аккуратное опустошение края было страшнее самого жестокого набега соседей-варваров. Казалось, не люди идут по Бойохейму, а ползет железное чудовище, прожорливое, бездушное.
Обезлюдив долины Мжи, Влтавы, верхней Эльбы, легион вошел в долину Свитавы. А навстречу ему с юга ползло другое чудовище. Седьмой Клавдиев легион Теттия Юлиана, победителя даков. пересек степь, отбиваясь от налетов языгов, столь же безжалостно опустошил земли квадов до самой Моравы. Только тут к нему присоединился с Пятнадцатым Аполлоновым легионом сам Господин и Бог, добравшийся до Карнунта по благоустроенным дорогам Паннонии. Отсюда оба легиона двинулись по Мораве и ее притокам, продолжая разорять страну. Не трогали лишь купцов, что везли с севера янтарь.