«Отчего же, можно», – хотел было сказать Штольберг, потому что этот вопрос был как бы протянутая рука помощи. Допустим, что Ядзя пробралась в ящик где-то в хвосте колонны, она ведь длинная, а Штольберг не заметил – и все! И делу конец. Но тут же мгновенно он сдержал готовое сорваться с языка «отчего же, можно». Ибо это было бы почти равносильно признанию. Да! Это ловушка! Капкан! Пробралась незаметно? Допустим. А вышла как?…
– Что вы! – сказал Штольберг сурово. – Даже мышь не могла бы проскользнуть в мою колонну.
– Ну что же, – сказал Биттнер добродушно, – я думаю, капитан, на сегодня довольно.
– На сегодня? – удивился Штольберг. – Вы что же, думаете продолжать это странное занятие?
– Истина иногда играет с нами в прятки, – сказал Биттнер, – но в конце концов мы ее находим.
Он медленно поднялся.
«Если он меня сейчас ударит, – решил Штольберг, – я не сдержусь, расквашу его благочестивую сутенерскую рожу. А там что будет, то будет».
Биттнер наклонился к Штольбергу и сказал озабоченно и сочувственно:
– Устали?
Штольберг вздохнул облегченно, но не принял этого дара. Он сказал резко:
– А где протокол допроса, ведь я должен его подписать.
Улыбка не сходила с лица Биттнера, – по-видимому, он заказал ее надолго.
– Помилуйте, – сказал он. – Какой допрос? Мы с вами просто беседуем.
Штольберг вскочил:
– Ах так? В таком случае прошу меня простить. У меня служебные дела, и мне некогда заниматься разговорчиками.
Биттнер развел руками:
– Не смею вас задерживать.
Они пошли к выходу. Уже у самых дверей Биттнер сказал:
– Чуть не забыл!
Лицо его в полутьме коридора было совсем близко. Штольберг сжал кулаки и не спускал глаз с его крупного носа и тоненьких фатовских усов.
– Это был какой-нибудь особенный рейс или обыкновенный, рядовой?
«Самый что ни на есть обыкновенный, – чуть было не ляпнул Штольберг. И тут же спохватился: – Более мой! Чуть не рухнул. Стоило мне только сказать, какой это был рейс, – и я пропал!» Он выдавил из себя смешок:
– Знаете, Биттнер, в конце концов это становится забавным. Вы расспрашиваете меня о каком-то случае, о котором я ни черта не знаю. Наша беседа похожа на разговор глухих.
Биттнер рассмеялся.
– Ну, я надеюсь, – сказал он, дружески положив руку на плечо капитану, – завтра мы будем разговаривать более определенно.
«Как? И завтра это мучительство?» А вслух Штольберг сказал:
– Думаю, что вам я могу это сказать. Я назначен…
– В карательную экспедицию в партизанский район, – перебил его Биттнер.
«Он и это знает!» – с ужасом подумал Штольберг.
– Но срок выступления, – продолжал Биттнер, – во всяком случае, еще не завтра…
Из дневника капитана Франца Штольберга
«Вчера после допроса я уже считал себя «Totwordig» [8], как вдруг сегодня этот подонок Биттнер известил меня, что не надо приходить на второй допрос. Я подумал: это потому, что я умело повел себя на первом допросе. Я был похож вчера на искусного фехтовальщика, с той только разницей, что это было не спортивное состязание, а борьба за жизнь».
Штольберг отложил перо. Ему показалось, что он прихорашивает себя. Он вымарал несколько строк. Мало того: он тут же записал признание, что вымарал их потому, что исказил правду. После этого он вернулся к разговору с Биттнером:
«Я не удержался и спросил его, почему он прервал следствие. Он отмахнулся: «Не до того». Он казался взволнованным. Я поспешил к Цшоке с медицинской справкой, которую вырвал у доктора Миллера. Но только я заикнулся о ней, как Цшоке заорал: «Экспедиция отменена!» – «Почему?» – «Не до того». В течение дня я несколько раз слышал это выражение. Казалось, оно заменило прежнее: «Рванем весной». Если добавить, что получен срочный приказ принять сейчас ежегодную присягу от всех Parteigenosse на верность фюреру, то есть значительно раньше обычного срока, то, очевидно, что-то более значительное вытеснило и отменило все остальное, в том числе и мое «дело» и карательную экспедицию…»
Штольберг снова отложил перо и задумался. А стоит ли записывать все это? Особенно сейчас, когда эти ищейки заинтересовались им? Не благоразумнее ли уничтожить дневник?
Он полистал тетрадь. И вдруг ему стало жаль расставаться с ней. Сюда занесено столько фактов и сведений поистине примечательных для лица эпохи. А ведь забудутся! От кого же узнают люди об этих необыкновенных временах, если не от нас, очевидцев и участников?
Может быть, просто прятать тетрадь более тщательно, чем до сих пор? Но тут же Штольберг посмеялся над самим собой: «Уж если за мной придут, ни одной щелочки не оставят непроверенной».
Нет, нельзя уничтожить дневник. Это так же противоестественно, как убить живое. Тем более кто знает, как повернутся события? Он перечел предыдущие строки, взял перо и продолжал:
«Сопоставив все это с тем, что в Арденны переброшены две армии, я прихожу к убеждению, что, очевидно, ожидается наступление англо-американских войск. Да, очевидно, это так! Вероятно, Эйзенхауэр очнулся от своей зимней спячки и заносит руку над нами. Наверное, он собрал кулак и собирается рвануть от Ахена. Вот тебе и «курортный фронт» в Арденнах! Сумеем ли мы сдержать натиск англо-американцев? Поговорить бы… Да с кем?