Гитлер сдержался. Он метнул взгляд на Рундштедта, на его неподвижно вежливо-высокомерную маску, Что думает этот сгусток военных знаний? Он славится своим немногословием. Вот и сейчас он молчит. О эта старая редиска, этот мелочный, дотошный Рундштедт! Гитлер ненавидел его за вечную придирчивость, которая проступала, даже когда фельдмаршал молчит, во взгляде, в линии крепко сжатого рта. Но он знал, что Рундштедт к нему привязан всей кровью и плотью своего существа: противник его не пощадит – Рундштедт значится в списке военных преступников. Недаром после июльского покушения на фюрера Рундштедт прислал ему подобострастное поздравление с высокопарными проклятьями по адресу заговорщиков.
Однако его молчание взорвало фюрера. Гитлера бесило, что профессиональные военные считают его дилетантом.
– Я требую вашего мнения, Рундштедт, – сказал он, сдерживая голос. – Вы тоже за малодушное, слюнявое предложение Моделя об Ахене?
Рундштедт покачал головой.
– В атаке на Ахен, – протянул он, как всегда словно с ленцой, – есть большой смысл, но я бы этим не ограничился. Под Ахеном, как вы справедливо указали, мой фюрер, мы легко разгромим Монтгомери. Затем выйдем к Маасу и овладеем Льежем. Сообразуясь с нашими скромными силами, мы…
Тут уж Гитлер не выдержал. Этот сановный говорок вывел его из себя. Он хватил кулаком по наполеоновскому столу:
– Я не хочу ничего слышать об этом! Я двину двадцать одну дивизию, и, кроме того, я даю две мои личные бригады – гренадерскую и охранную! Довольно!
Он выбежал из-за стола и стал перед фельдмаршалами. Они не смели двинуться, хотя он забрызгивал их слюной.
– Я не нуждаюсь в ваших советах! Я руковожу армией много лет, и я приобрел больше практического опыта, чем все эти господа из генерального штаба! Я… я… – Теперь он бегал по комнате, слегка волоча ногу, и кричал: – Я проштудировал Клаузевица, Мольтке, Шлиффена! Гнейзенау! И об этом у меня сведений больше, чем у всех вас!
Рундштедт прикрыл глаза. Он почувствовал, как забилась жилка на правом виске. Во рту медный вкус. Ему тоже хотелось закатить истерику. Но здесь, в ставке верховного командования, право на истерику имел один Гитлер. Рундштедт отлично помнил, во что обошлась ему его реплика, после того как англо-американцы очистили от немцев полуостров Котантен. Вообще-то Рундштедт был изысканно (некоторые говорили – старомодно) вежлив. Сорвался он только однажды, вот именно в этот день – 1 июля. Тогда старый фельдмаршал с ослепительной ясностью увидел, что наступление союзников остановить нельзя. И на панический вопрос по прямому проводу начальника штаба, этого «паркетного генерала» Кейтеля: «Что делать?» – Рундштедт ответил: «Заключайте мир, дураки!» В ту же ночь он был смещен и заменен фельдмаршалом Гюнтером фон Клюге. Рундштедт счел это за благо. Он снова был восстановлен главнокомандующим всеми силами на Западе не далее как через три месяца – 4 сентября сорок четвертого года, после того как фельдмаршал Клюге был снят с этого поста и застрелился, предварительно написав Гитлеру почтительно-дерзкое письмо, где подхалимские объяснения в любви перемешивались с категорическими требованиями кончать эту безнадежную войну. Его самоубийство было объяснено поражением Клюге под Авраншем, но все знали, что, в сущности, это казнь за прикосновенность Клюге к покушению на Гитлера 20 июля сорок четвертого года.
– Мой фюрер! На звездах начертано, что Арденны станут для нас поворотом к победе! – Маленькое лицо Геббельса с низко и косо посаженными, как у обезьяны, ушами дышало восторгом.
Гитлер вдруг успокоился. Это произошло так внезапно, что Рундштедт подумал: «А не являются ли его истерики притворством?» Гитлер подошел к Моделю и положил левую руку ему на плечо. Он благоволил к этому маленькому пруссаку и даже простил ему поражение под Курском.
– Ты веришь мне?
Модель вздрогнул от этого обращения на «ты» – редчайший случай особой милости.
– Да, мой фюрер!
– Вера и воля – вот в чем наша сила.
– И в вашей гениальной интуиции, мой фюрер.
Гитлер задумчиво склонил голову.
– Государственный деятель, – сказал он, – должен уметь предвидеть задолго вперед. Слушай меня: не пройдет и года – мы будем победителями в этой войне.
– Да, мой фюрер! – воскликнул фельдмаршал с порывистостью юного лейтенанта.
Гитлер подошел к столу, взял папку и протянул Рундштедту.
– Вот план операции, – сказал он. – Я назвал ее «Wacht am Rhein» [13].
– Превосходное название! – воскликнул Геббельс.
Оба фельдмаршала звякнули шпорами и пошли к выходу. Когда они были в дверях, Гитлер окликнул их. Они вернулись обеспокоенные, Гитлер протянул руку:
– Дайте-ка сюда.
Рундштедт, недоумевая, вернул папку. Гитлер надписал на ней готическим шрифтом: «Изменению не подлежит». И размашисто подписался.
Когда они покинули кабинет Гитлера, миновали все бронированные двери, прошли по узкому коридору между двух шеренг эсэсовцев и вырвались на свежий воздух, Рундштедт посмотрел на часы и проворчал: