– Я слышал, что есть еврейский легион, он сражается в рядах британской армии где-то на Востоке, – сказал Мур тоном любезного собеседника, желая быть приятным Брандису. – В Англии нет антисемитизма. Расовая неприязнь противна натуре англичанина.
Брандис сказал жестко:
– У нас в гетто был палач. Когда умерла его канарейка, он сделал ей гробик и похоронил со слезами на глазах.
– Ну, это садист, это выродок, – сказал Мур, махнув рукой.
Брандис сказал глухо:
– Сколько же их, этих выродков, если им удалось засыпать Европу пеплом.
В комнату вошли Финик и Лейзеров.
– Ну что? – спросил Урс.
– Вышли из Амеронгена. Отделение автоматчиков… – сказал Финик.
– Ну а мельник? – нетерпеливо перебил его Урс.
– Гонят с собой.
– Фу, уже легче! Я боялся, что они забьют его до смерти.
– Может быть, это было бы лучше, – мрачно проговорил Брандис. – Из мертвого ничего не выудишь.
Урс поднял одну из половиц и извлек оттуда несколько гранат. Финик и Лейзеров рассовали их по карманам.
– Давид, получай свой паек, – сказал Лейзеров, протягивая ему гранату, – хватит агитировать англичанина.
Брандис сунул гранату в карман. Кивнув в сторону Лейзерова, он сказал с горечью:
– Вот видите, перед вами горе еврейского народа. Он потерял национальность. Он забыл о том, что он еврей?
Лейзеров рассмеялся:
– Не потерял, а нашел. Нет, нет, ты меня не заманишь в Палестину. Хочешь создать там новое гетто?
Урс озабоченно посмотрел на часы:
– Сейчас двинем. Мы перехватим мельника, когда они будут переводить его через ручей.
Мур легонько коснулся плеча Урса:
– А мне гранаты?
Урс удивился:
– Ты-то здесь при чем?
– Я с вами.
Урс решительно замотал головой.
– Не могу же я сидеть без дела. Я солдат!
– Да. Но другого рода войск. Не нашего.
– Что за разница! Я пойду с вами.
Урс сказал мягко.
– Да пойми ты, чудак, я не могу рисковать твоей жизнью. Обойдемся без тебя.
Мур рявкнул зло.
– Не доверяешь?
– Слушай, Мур, возможно, не все из нас вернутся, понял?
– Я не боюсь.
– Не в этом дело. Мы обязаны возвращать английских летчиков на родину. Таков приказ.
Но Мур не отставал, просил, клянчил, даже угрожал. В конце концов Урс махнул рукой:
– Ладно, черт с тобой. Только от меня ни на шаг, понял?
Повеселевший Мур набил карманы гранатами, потом перезарядил пистолет. Он радовался, как мальчик, которого ребята приняли наконец в игру.
Из дому вышла Вильгельмина. В руках у нее был старенький фотоаппарат. Она наставила его на Мура. Он замахал руками:
– Нет, нет!
И нырнул за широкую спину Урса.
– Не обижайся, – сказал Урс, – ты уедешь, у нее останется память о тебе.
– Не в том дело, – сказал Мур досадливо, – у нас, летчиков, это считается плохой приметой. Если снялся перед вылетом, обязательно грохнешься.
– Видно, это международная примета, – сказал Урс. – Наши летчики тоже не любят сниматься. Но ведь это перед вылетом.
– Но, может быть, я когда-нибудь все-таки буду летать.
– До этого так далеко, что дурная примета успеет выдохнуться, – засмеялся Урс и вытолкнул вперед Мура.
Вильгельмина щелкнула затвором.
Небольшой отряд тронулся. Уходя, Мур, оглянулся. Вильгельмина послала ему воздушный поцелуй. Но Мур смотрел не на нее, а на жестяного петушка, который вертелся на трубе. Он, такой изящный, легкий, очень нравился Муру.
– Не передумал? – спросил Урс. – Еще не поздно вернуться.
– Нет.
– Мальчишка ты, и больше никто, – пробурчал Урс. – Мы идем, потому что это наш долг. А ты лезешь в пекло, как на бабу.
Мур молчал. Не мог же он признаться, что идет с ними потому, что считает, что операция как-то омоет его в собственных глазах. Он рассматривал предстоящую стычку как нравственную ванну или как отпущение грехов. «Кровь смывает все», – думал он. Вражеская кровь, конечно.
От этих мыслей ему стало легче. Он шел словно на веселую прогулку. Дубы и буки протягивали ему навстречу могучие лапы. Сквозь сплетение веток вдруг прорвался луч солнца, и сразу забронзовели чешуйчатые стволы сосен. Открылся кусок неба, немыслимо синий. «Странно, – подумал Мур, глядя на него не отрываясь, – когда я летал, я не замечал неба. Я замечал только землю. Когда я опять начну летать, я обязательно… – Он прервал свои мысли: – Почему, собственно, когда? Не правильнее ли сказать «если»? «Если я опять начну летать, я обязательно посмотрю на небо…»
Привал сделали на небольшой полянке. Когда стемнело, к ним присоединилось еще несколько человек. Мур с интересом вгляделся в них, он надеялся найти соотечественника. Но двое из них были местные крестьяне – фламандцы, двое – французы. Пятый партизан оказался русским, совсем молодой парнишка, его звали Ловычин. Мур никак не мог выговорить это русское «ы», вбитое, как гвоздь, в самую середину фамилии. Фламандцы, Ян и Питер, развели костер. Один из французов, Амедей, вынул губную гармонику и приложил к губам. Урс погрозил ему пальцем, Амедей вздохнул и сунул гармонику в карман. Другой француз, Жан, высокий, худой, нервный, шагал по поляне. Дойдя до края, он резко поворачивался и шагал обратно. Урс неодобрительно смотрел на него. Видимо, это неспокойствие перед операцией неприятно действовало на Урса. Но он ничего не сказал Жану.