– А ты?
Майклу не хотелось признаваться, что он все равно решил не стрелять. Он вынул из кармана маленький трофейный «вальтер»:
– С меня хватит и этого.
Амедей взял автомат и побежал за немцем. Ужас объял Майкла, когда он увидел, как Амедей окатил немца длинной очередью, которая почти перерезала его пополам. Майкл закрыл глаза и стиснул зубы. Он машинально сжимал в руке свой игрушечный «вальтер». Он до сих пор не выпустил из него ни одной пули. Он не ощущал страха. Только – отвращение и желание, чтобы все скорее кончилось. Кто-то потряс его за плечо. Он оглянулся. Это был Брандис. Он прокричал Майклу на ухо:
– Убивай – или тебя убьют!
В это время перед Майклом внезапно вырос немец. Может быть, потому что Майкл лежал, он показался ему огромным, грузно нависающим, широкоплечим малым с большим бледным лицом, со шрамом над бровью. Майкл вскочил и, не помня себя от страха, выпустил в немца обойму из своего «вальтера». Немец рухнул.
Между тем бронетранспортер с Вайнертом благополучно ускользнул. Увидев это, лейтенант Гефтен приказал выкинуть белый флаг.
Немцы сдавались. Эсэсовцы поспешно сдирали с петлиц эмблемы – две маленькие молнии.
Урс приказал никого не трогать и отрядил часть своей группы, чтобы отвести пленных в партизанский район высоко в горах, недоступный для противника.
Партизаны с трудом оторвали Гельмута от тела его брата.
– Вы не знаете, кого вы убили! – кричал он. – Он святой! Он шел в бой без оружия! Вы убили ангела!
Осборн взял Майкла за руку и сказал снисходительно:
– Ты ловко уложил твоего боша. Для такого растяпы, как ты, это прогресс.
– Сожалею об этом, – сказал Майкл, вырывая руку.
– Брось дуться на меня. И не кривляйся. Ложь тебе не к лицу.
Майкл вспыхнул. Он с трудом подавил в себе желание ударить Осборна. Слезы подступили к его глазам.
– Я не лгу. Я считаю, что ложь и насилие – сестры. Ибо что такое ложь, если не насилие над правдой.
Он резко повернулся и зашагал вдаль.
Осборн, раздосадованный, сказал Урсу, который стоял невдалеке и покуривал трубку, с интересом наблюдая эту сцену между американцами:
– Отправь парня с пленными. Ему нечего делать тут с нами. Он не боец.
– Он боец, – сказал Урс. – Но не в этом суть. Он страстотерпец.
Это слово Урс сказал по-русски.
– Strastoterpiets? – повторил с трудом Осборн. – Что это значит?
– Боюсь, что в английском языке нет равнозначащего понятия. Мученик, что ли… Да нет, не то. Мученик может быть и жертвой насильников. А страстотерпец – это добровольный мученик. Ради идеи. Это человек, принявший на себя страдания для блага близких.
– Добровольный мученик? Что ж, значит, мучения доставляют ему своеобразное наслаждение? Я слышал о таких. Мы их называем мазохисты. Попросту психи.
– О нет! Страстотерпец не испытывает наслаждения. Ему так же больно и тяжко, как любому другому страдающему человеку. Но он идет на эти страдания ради спасения других. Он преодолевает страх перед физическими муками своей духовной силой. Понимаешь?
– Откровенно говоря, нет.
– Так… Что ж, может быть, это наше, чисто русское понятие…
– Да при чем тут русское! Майкл – американец.
Урс огладил бороду и сказал задумчиво:
– Это только подтверждает мое старое убеждение, что русские и американцы похожи друг на друга.
Суматоха среди поваров
Каждое утро, только проснувшись, приподняв над подушкой отекшее лицо с набухшими подглазьями, Гитлер прежде всего осведомлялся:
– Бастонь взята?
Всей силой своего существа он жаждал услышать: «Да! Взята!» Сам того не сознавая, он посылал Йодлю мысленный приказ: «Да! Взята!»
Йодль отвечал, виновато разводя руками – хотя вся его вина в том, что он вынужден сказать фюреру: «Еще нет…» – и уже вследствие этого одного принять на себя часть его гнева.
С помощью хлопотавших вокруг него камердинера Линге и врача Морелля, впрыснувшего ему утреннюю порцию допингового настоя, Гитлер одевался, умывался, брился, не переставая обсуждать положения с Бастонью. Этот люксембургский городок сделался его пунктиком, как два года назад – Сталинград.
– Окружение закончено?
– Почти, мой фюрер.
– «Почти» на войне не бывает, Йодль. Бастонь должна быть блокирована немедленно. Надо захлестнуть американцев этой петлей. Они народ малохольный, быстро выдохнутся и капитулируют. Достаточно ли у Мантейфеля сил для полной осады?
Пока в Йодле боролись царедворец и генштабист и он раздумывал, что в данной ситуации выгоднее ответить, Гитлер сказал:
– Надо поменять местами Пятую и Шестую армии. Зепп Дитрих со своими парнями давно бы вырвался в Бастонь.
Йодля ужаснула эта мысль. Он воскликнул:
– Я узнаю в этом полководческий гений фюрера! Мой долг при этом предупредить, что в данный момент передислоцирование армий не лишено риска.
– Пожалуй, – неохотно согласился Гитлер. – Но кое-что мы можем сделать: например, дадим Мантейфелю две танковые дивизии из Шестой армии. Подготовьте приказ.
Принесли кофе. Кофейник, сахарница и все прочее оставались на подносе. Но чашка с дымящимся кофе была поставлена прямо на сверкавший лаком стол, и притом, как любил Гитлер, точно на круглый след от тех чашек кофе, который вкушал еще Наполеон. Гитлер распорядился этот исторической след не затирать лаком.