– Что вам сказать о полковнике Вулворте? – говорил Конвей накануне своему подзащитному. – Великий Кулинар, состряпавший это блюдо, положил в него всего понемножку, но поскупился на соль и переложил сахара. Получилось варево, вполне приличное на вид, но совершенно безвкусное. Преснятина!
Два других судьи были молодые военные юристы, обрадованные тем, что наконец им нашлась работа по специальности. Один служил в химических войсках и ставил (очень редко!) дымовые завесы, другой работал карикатуристом во фронтовой газете «Sart and Stripes» [37]. Появление на помосте секретаря суда старшего сержанта Нелли Кельвин вызвало оживление в публике, поскольку китель с трудом сходился на ее пышной фигуре. Полковник Вулворт возгласил:
– Обвиняемый Коллинз, вы признаете себя виновным?
Майкл встал. Он был без пояса. Отсутствие этой, казалось бы, ничтожной подробности военного костюма сразу придало ему какой-то опущенный, не воинский И подозрительный вид.
Он ответил:
– Нет, не признаю.
– Значит, вы отрицаете предъявленные вам обвинения?
– Нет, не отрицаю.
Полковник Вулворт в некотором недоумении потер свои угловатые ладони.
– Вы противоречите сами себе.
– Нисколько. Я признаю самый факт существования обвинения. Но я отрицаю факт существования вины.
Полковник нахмурился. Его предупреждали, что обвиняемый – трудный субъект, из той новой американской молодежи, которая склонна к умничанью и обсмеивает все на свете. На всякий случай он сказал строго:
– Обвиняемый, старайтесь взвешивать свои слова. С каких пор у вас это началось?
– Простите, сэр, что именно?
– Ну, вот эти преступные антивоенные взгляды?
– С тех пор как я убил ангела.
Наступило молчание. Только в дальнем углу зала из публики донесся восхищенный возглас:
– Во дает!
Судья поспешно сказал:
– Садитесь, обвиняемый.
Он вспомнил, что по этому делу назначена врачебная экспертиза для обследования степени вменяемости подсудимого. Он вызвал экспертов. Вошли два военные врача. Один из них доложил:
– В результате обследования психического статуса подсудимого экспертиза пришла к единодушному заключению, что подсудимый совершенно вменяем.
Поднялся Конвей:
– Ваша честь, я заявляю отвод данной медицинской экспертизе как неквалифицированной; один из экспертов – хирург, другой – врач по венерическим болезням. Я прошу суд назначить авторитетную экспертизу, для чего необходимо пригласить специалистов, то есть психиатров и невропатологов.
Прокурор Браун поднял руку:
– Я протестую! Уж не предполагает ли представитель защиты, что мы будем выписывать специалистов из-за океана?
– Придется, если мы не найдем их здесь, – сказал Конвей серьезно. – Ведь не забудьте, что здесь решается вопрос о жизни и смерти моего подзащитного.
Полковник, пошептавшись с двумя другими судьями, объявил:
– Протест прокурора принят. Подсудимый признан вменяемым и, следовательно, полностью отвечающим за свои поступки.
И он добавил:
– Введите свидетеля.
Перед судом предстал молодой Вулворт.
«Конечно, – писал впоследствии Конвей на страницах парижского издания «Геральд трибюн», где он уже по окончании войны рассказал обо всем этом странном и жутком процессе в наделавшей шуму статье «Бедный заблудший ангел», – конечно, я мог потребовать отвода главного судьи полковника Вулворта, поскольку он и свидетель лейтенант Вулворт находились в родственных отношениях, но я понимал, что мой протест будет отклонен, и предпочел оставить это обстоятельство в запасе как повод для обжалования приговора в высшей инстанции. Я не учел только одного: молниеносной быстроты, с какой приводятся в исполнение приговоры военно-полевого суда».
Что касается Майкла, то на лице его при виде этого свидетеля изобразилось огорчение – не за себя, конечно. За него, за лейтенанта Вулворта. К чести главного судьи надо сказать, что на время допроса его племянника он передал председательствование одному из рядом сидящих судей, карикатуристу из газеты «Stars and Stripes», а сам несколько отсел от стола и, благожелательно наклонив голову, наблюдал течение процесса.
Майор-карикатурист, приосанившись, спросил лейтенанта Вулворта:
– Свидетель, вам приходилось встречаться с подсудимым Коллинзом?
– Да, сэр.
Лейтенант отвечал четко, уверенно, нисколько не колеблясь, и весь вид его, гордо поднятая голова, смелый открытый взгляд, который он упирал в судей, в прокурора, даже в Конвея, во всех, только почему-то не в подсудимого рядового Коллинза, – все это сливалось в образ настоящего воина, честняги, на таких, черт побери, держится армия! – не то что этот унылый очкарик, этот долговязый интеллектуал, который сидит между двух конвоиров со спокойным, даже скучающим видом, словно он в парикмахерской дожидается очереди побриться.
Карикатурист продолжал, купаясь в юридическом блаженстве:
– Вам приходилось, свидетель, слышать антипатриотические речи подсудимого?