Макартур подошел к Диксону и что-то шепнул ему на ухо. Полковник, извинившись, тотчас вышел. Вернувшись, он сказал:
— Простите, генерал, но я полагаю, что должен вам это сказать. Трой Миддлтон звонил, что Рундштедт зашевелился.
Эйзенхауэр с минуту подумал и решительно метнул на стол карту. Потом спросил:
— Он сам звонил?
— Нет, из оперативного отдела. Передавали, что есть данные о прибытии на фронт Шестой танковой армии СС.
Эйзенхауэр сказал с ироническим недоумением:
— Воображение — хорошая вещь, но не в такой степени. Я надеюсь, Монк, вы объяснили им, что Шестая танковая армия СС находится в районе Кельна.
— Немцы все мечтают вернуть Ахен, — сказал Диксон, — Говорят, Гитлер поклялся…
— Шевелятся, вы говорите… — задумчиво проговорил Эйзенхауэр. — Очевидно, это то, что они называют «активная оборона».
— Я думаю, — сказал Диксон, — что немцы хотят захватить какую-нибудь высоту, чтобы преподнести рождественский подарок фюреру. В этом тоталитарном государстве есть такая рабская манера — делать подношения обожаемому фюреру за счет солдатской крови.
Омар Брэдли потер массивную челюсть, покачал головой и сказал негромким, словно застенчивым голосом:
— Take heed to yourself for the Devil is unchained[28].
Все вскинули на него глаза.
— Простите за цитату из «Айвенго», — продолжал он, — но я думаю, что это не так просто. По-видимому, Рундштедт хочет остановить наступление Паттона в Сааре. Это отвлекающий удар.
Эйзенхауэр кивнул Макартуру:
— Дуг, позвоните от моего имени Монти: как у них там, на севере? — Потом к Диксону: — Дайте нам вашу карту, Монк, знаете, ту, на которой нанесены расположения Рундштедта.
Когда карта была принесена, ее положили на стол осторожно, чтобы не смешать игральные карты, и склонились над нею.
— Ну да, — сказал Эйзенхауэр, — у них на все Арденны четыре пехотных и две танковых дивизии…
— …которые движутся на север, — добавил Диксон.
Карту сняли, они опять уселись за стол.
— Вряд ли с этим можно сделать что-нибудь серьезное, — сказал Эйзенхауэр.
— Вы говорите о дивизиях Рундштедта или о своих картах? — спросил Брэдли.
Эйзенхауэр рассмеялся.
— Вы же знаете, Брэд, вооруженные силы Соединенных Штатов могут высечь весь мир.
Вошел Макартур.
— Разрешите доложить? Фельдмаршал виконт Монтгомери шлет привет генералу Эйзенхауэру и информирует, что немцы перешли к обороне на всем участке.
— Очевидно, к активной обороне, — вставил Диксон.
Макартур продолжал:
— Фельдмаршал добавил, что Рундштедт не в состоянии наступать — у него нет для этого ни транспорта, ни горючего.
— Ни людей, — добавил Эйзенхауэр. Он задумался на мгновение и сказал: — А все же, Брэд, на всякий случай примем некоторые меры предосторожности. Уж очень у Миддлтона жидковатый фронт, весь в прорехах. Отправьте-ка ему Седьмую бронетанковую из Девятой армии, ну и, скажем, Десятую бронетанковую из Третьей армии.
— Из Третьей? Вы представляете себе, какой скандал мне учинит Готспер!
Эйзенхауэр удивился:
— Это еще кто? — Потом, поняв, рассмеялся: — Вы так называете Паттона?
Готспер — значит «горячая шпора». Так Шекспир в своей хронике «Генрих IV» называет за необузданность характера вождя феодалов Генри Перси. Конечно, Брэдли извлек это прозвище не из шекспировской хроники, а из своего излюбленного «Айвенго».
Эйзенхауэр поморщился.
— Мне надоела эта вечная возня с Джорджем Паттоном. Честное слово, я больше воюю с Паттоном, чем с Гитлером.
Все рассмеялись. Монк Диксон придал лицу небрежное выражение. Все насторожились: это предвещало острую реплику. У Диксона была репутация хорошего рассказчика, и он дорожил ею.
— Вы знаете, — сказал он, — как Гитлер отозвался о Паттоне? Мне передавал один пленный офицер: «Ах, Паттон, этот генерал-ковбой!» Но вот забавно: оказывается, Гитлер признался, что во всем мире он боится только двух людей: Сталина и Черчилля. Правда, к Черчиллю у него двойственное отношение. Дело в том, что Гитлер узнал, что Черчилль назвал его кровожадным подонком. Он взбесился и дал себе слово повесить Черчилля… — Диксон сделал паузу и закончил с тонкой улыбкой: — Конечно, в том случае, если он доберется до него.