— Слушаюсь, — Скорцени приподнялся из-за стола. — Если так пойдет дальше, мне придется просить обергруппенфюрера назначить тебя командиром группы, а самому исполнять роль заместителя по подрывной работе.
— Не надо иронизировать излишне, — Маренн поморщилась. — Ты знаешь, я всего лишь хочу избавить Джилл от ненужного риска. Мне вполне хватает того, что с нами нет Штефана. Куда уж больше?
Фрау Лотта Эберхарт присела на стул в белом, чистом коридоре клиники Шарите. Ее сына санитары только что увезли в палату. Элегантный профессор с богатой седой шевелюрой, любезно улыбаясь, попросил немного подождать, фрау Сэтерлэнд приедет с минуты на минуту. В его голосе сквозил приятный австрийский акцент, сам же он буквально очаровал фрау Эберхарт своей обходительностью. Кругом было тихо. Утренний обход только что закончился.
Ей вспомнилось, как два месяца назад она приехала сюда впервые. Не зная, что ее ждет, руководствуясь отчаянной, последней надеждой. Поезд пришел в Берлин рано утром. Всю ночь фрау Эберхарт провела в общем вагоне без сна. В сером утреннем тумане вышла на перрон, поеживаясь от сырости, прошла в здание вокзала. Багажа у нее не было. Хотя она не знала, сколько времени предстоит провести в Берлине. Она не представляла себе, где будет ночевать и хватит ли денег на длительное пребывание в столице, если придется задержаться. При себе она имела скудные сбережения — все, что было. Многое зависело от того, удастся ли ей встретиться в клинике Шарите с женщиной, странное, не немецкое имя которой было записано у нее на листке. Эта бумага являлась самым дорогим сокровищем фрау Эберхарт. Она постоянно держала ее в руке и не выпускала всю ночь напролет, пока ехала в поезде, время от времени осторожно разжимая кулак и перечитывая строчки, написанные дрожащей рукой раненого офицера, однополчанина сына:
«Фрау Ким Сэтерлэнд, клиника Шарите, Берлин».
Она чувствовала, что в этих строчках заключено ее будущее. Под мерный перестук вагонных колес за бессонную ночь пронеслась вся ее жизнь. Фрау Эберхарт была вдовой. Ее муж погиб на Первой мировой войне. Она в полной мере испытала все тяготы послевоенной жизни — голод, холод, безработицу. Сын Пауль был призван в армию в сороковом году и вернулся спустя три года… инвалидом. Под Сталинградом осколок попал в голову. Жизнь парню спасли, но вернуть к полноценному существованию уже не смогли. Врачи отказались от дальнейшего вмешательства, опасаясь, что жизнь пациента может оказаться под угрозой. Его ожидало слабоумие. К кому бы ни обращалась фрау Лотта за помощью — везде получала отказ. Ничего сделать невозможно более того, что уже сделано, — таков вердикт. Изо дня в день, из недели в неделю она видела, как разум угасает в глазах ее сына, а вместе с ним уходит и жизнь. Какая же это жизнь? Он лежал часами неподвижно, на спине, бессмысленно уставившись в потолок. Казалось, выхода нет, надо принять неизбежное. Но Бог смилостивился — не зря фрау Эберхарт каждый день ходила в костел и молила святых о спасении сына. Два с половиной месяца назад навестить Пауля приехал его бывший однополчанин. Он был ранен при отступлении из Белоруссии, получил отпуск, а теперь снова направлялся на фронт. Пауль не узнал друга. Выслушав горестный рассказ фрау Эберхарт, за чашкой кофе у камина офицер сказал:
— Мне кажется, фрау Лотта, что есть доктор, который обязательно сможет помочь Паулю. Это женщина, хирург, она работает в берлинской клинике Шарите. Она специализируется как раз на повреждениях головного мозга и делает уникальные операции. Она очень многим вернула жизнь и здоровье. Вам надо обязательно обратиться к ней. Только попасть, говорят, очень трудно. Огромная очередь, к тому же еще надо добиться, чтобы военное ведомство выделило деньги на операцию, ведь вы, как я понимаю, стеснены в средствах. Хотя слышал фрау Сэтерлэнд оперирует и бесплатно. Вам нужно поехать в клинику Шарите и проявить настойчивость. Уверен, она спасет Пауля. Я запишу ее имя, название клиники и адрес.
Слова офицера оживили в душе фрау Эберхарт уже угасшие надежды. Проводив гостя, она на следующий же день собралась в путь, оставив сына на попечение сиделки. Она осознавала, что по сути едет в неизвестность, финансы ее скудны, и шансы на успех, следовательно, весьма призрачны. Ведь офицер сказал, такая операция стоит дорого. А как добиваться квоты в военном министерстве — этого фрау Эберхарт вообще себе не представляла. Скорее всего, там с ней и разговаривать никто не станет, просто на порог не пустят. Но все равно, выбора не было. Она прикидывала, у кого занять, сколько принесет половина дома, которой она владела, если продать. А жить переехать к сестре Хельге в деревню — хотя бы на конюшню они с Хансом ее пустят.