— Смерть — это всему конец, последняя сделка, — дурень ты этакий, — удрученно заключал он: вчера он, сегодня ты, завтра я. Все там будем. Всем нам закатают рубашонки до шеи… лежи, милый человек, и не рыпайся. — Балагулы вздыхают и долго молчат.
Вообще Арье был прост. Он всегда первый здоровался с нищими на базаре, не стесняясь, запускал руку в грязный карман балагулы или мужика, чтобы извлечь щепотку табака для цыгарки. Ему не зазорно было при случае померяться силой с каким-нибудь крестьянином, прямо на базаре побороться с ним на глазах у всей честной компании, а потом зайти в ближайший кабак выпить победную чарку за счет крестьянина. Одним словом, была в Арье своя простота.
А кроме простоты, было еще у Арье какое-то смирение, присущее людям такого рода и вызванное исключительно постоянным страхом и тревогой за свои деньги. Поэтому-то, несмотря на веру в свою силу и богатство, он частенько поминал имя Господа и в денежных делах ставил милость Божию наравне с трудами рук своих. По той же причине он был очень суеверен: верил ворожеям, цадикам и шептунам, оберегам и талисманам. Зарезать летучую мышь золотой монетой и похоронить под порогом — к добру; беречь живущую в доме кошку как зеницу ока — беречь свое счастье; открывая на заре ворота, троекратно прошептать знакомое нам заклинание — хорошо начинать день. Это заставляло его развязывать мошну, которая была ему дороже самого себя, перед К-ским цадиком и испаряться при приближении похоронной процессии и при звоне благотворительных кружек. Суеверный страх и дикий трепет охватывали его, едва что-то напоминало о нечистой силе или о близости Страшного Суда. Тогда его было не узнать. Арье Цап, как все простые люди, которых счастливый случай вывел из грязи в князи, по временам боялся какой-то тайной силы, мощной и жестокой, которая может рассердиться и сбросить его назад в ту самую грязь, где он барахтался прежде. Как осел, который взбирается по лестнице и то и дело замирает в страхе, вдруг треснет под ногами ступенька, костей не соберешь. У Арье, правда, есть на что полагаться — на пресловутое рукопожатие, но все же надо остерегаться… ведь и на старуху бывает проруха: как говорится, с Богом шутки плохи. Главное — держаться подальше от этой тайной вражьей силы, не попадаться ей на глаза, чтоб она тебя не заметила, не вмешивалась в твои дела, обошла тебя стороною. А что если о тебе совсем позабудут? Тоже не так страшно, пока у тебя есть монета и ты крепко стоишь на ногах. Держаться подальше не стоит ни копейки и Арье особенно по душе. Забавно было видеть, как это большое тело сжималось и съеживалось, когда по соседству оказывался тяжело больной, умирающий или покойник. Куда девался тогда этот грузный здоровяк? Куда девался Арье «баал-гуф» этот самонадеянный силач, насмешливый и задиристый балагур? Как безобидны и скромны, как кротки и смиренны становились тогда разговоры Арье с возчиками о печальном событии! Арье говорил серьезным, тихим голосом, рассуждал о тщете всей этой жизни, что ни гроша не стоит, о том, что между животным и человеком никакой разницы, о скудоумии тех, кто думает, что они не как все, что для них законы не писаны, о том, что богатство — суета сует и даже хуже, чем суета сует… Сокрушенным и вздыхающим балагулам он между делом бросает крупицу утешения: «Он, Всемогущий, не желает зла Своим созданиям. Он, Отец небесный, милосерд и жалостлив». И откуда у такого человека подобные слова и подобные мысли? Так и кажется, что он читает «Жезл наставления».[7] Во время такой беседы приближается похоронная процессия. Покойника несут, по обычаю, на носилках, позади идет народ с грустными лицами, склонив головы, побрякивают благотворительные кружки — бряк-бряк — благотворительность спасет от смерти! А Арье, который только что сравнивал злато-серебро с прахом земным, сокращается, съеживается, пока вовсе не исчезает из виду. Когда «шамес»[8] с благотворительной кружкой подъезжает к кружку балагул, и те наперебой суют копейки в щель, Арье уже давно засел в погребе или закрылся в комнате и слушает оттуда, как звякание кружек все удаляется и наконец умолкает. И все это затем только, чтобы не привлечь внимания Высшего Судии, «Разве я что-то значу в Твоих глазах, Отец Милосердный, что Ты обращаешь на меня внимание? Я, Владыка мира, человек маленький, мое дело — сторона».
7
«Жезл наставления», или «Нравоучения» — одна еврейских морализаторских книг, написанная на иврите в Измире Элиягу бен Шломо Га-когеном и позднее получившая широкое хождение благодаря параллельному переводу на идиш.