Если здесь больше никого не останется?
Чтобы уклониться от ответа на тревожные вопросы, он снова решил искать спасения в своих мечтах-сновидениях, которые слетались по его зову, будто пестрые птицы.
…Спортивный зал имени Эрнста Мерке в Гамбурге. Бой за звание чемпиона мира в тяжелом весе. Джордж Формэн против Герберта Плаггенмейера. Как ловко он обыгрывает стареющего чемпиона мира! Пусть он способен ударом сломать дерево, пусть его ударов боятся те, кто их принимает на себя. Он-то похитрее. Он, Хэрб, как все его называют, быстрее, разворотливее. Нырок, еще нырок. Отклонился, ушел в сторону. А теперь — боковой по печени! Формэн на полу. Восемь — девять — АУТ! Новый чемпион мира: Герберт Плаггенмейер!
…Филармония в Западном Берлине: «Хэрб
Плаггенмейер и все его звезды». Перед рампой он со своей знаменитой золотой трубой. Новый Луи Армстронг. «Верный гусар», «Блюберрихилл…» Аплодисменты, аплодисменты…
…Олимпийский центр в Мэнхене. Финальная игра первенства ФРГ по баскетболу. ФСК Гейдельберг против ТСФ Брамме. До конца встречи десять секунд. Счет 88:88. Хэрб Плаггенмейер, центровой ТСФ, перехватил мяч. Рев болельщиков: «Берти! Берти!» Бросок— мяч в кольце! ТСФ Брамме — чемпион страны! Триумфальный проезд по Браммермоорскому шоссе. В первой машине, подняв руки, — Герберт Плаггенмейер.
Кто знает, какое направление приняли бы в дальнейшем мысли Плаггенмейера и как состояние умиления и растроганности отразилось бы на ходе событий, если бы в этот момент выпускник Дирк Дельвенталь — двадцати лет от роду, сын крупного правительственного чиновника — не пришел к мысли симулировать полную потерю сознания и не рухнул на стол. Застонал, захрипел, пальцы рук скрючились на столе…
Доктор Рейнердс бросился к нему.
Плаггенмейер встревоженно ждал его заключения.
Если здесь действительно кто-нибудь откинет копыта, это резко ухудшит его положение перед судом. С другой стороны, такой оборот событий может укрепить его позиции в переговорах с теми, кто за окном. Но чего, в сущности, он сейчас хочет от них добиться?
Итак, он внутренне был готов отпустить в больницу и Дирка Дельвенталя, тем более что доктор Рейнердс сказал:
— Его следует немедленно госпитализировать!
Все и шло бы своим чередом, как задумал Дирк, если бы сверхбдительный Плаггенмейер не уловил шепоток в разных углах класса:
— Он просто притворяется.
— Мы — здесь, а он — гулять на свежий воздух: нечестно!
— Пет! Кто тебе мешает…
В Плаггенмейере что-то щелкнуло внутри. В нем разом поднялась и вылилась наружу ненависть против тех, кто всю жизнь обманывал его, оплевывал и унижал.
— Подымайся! — заорал он на Дельвенталя. — Если до счета «три» ты не выздоровеешь, я тебя пристрелю! Раз! Два!..
И Дельвенталь уже сидел на своем месте прямой как палка.
Нервозность в классе быстро пошла на убыль; сказывалась и вялость после принятия таблеток. И только Плаггенмейер был по-прежнему возбужден и взволнован. Но настроение его в очередной раз дало резкий крен.
«Размечтался я! Никогда из меня не вышло бы ни классного боксера, ни звезды джаза. Никогда! Не будь Коринны, я до смерти оставался бы чернорабочим, подсобником, ассенизатором, подметальщиком окурков и плевков.
Не появись Коринна, мне не на что было бы рассчитывать в жизни. Человеком меня сделала Коринна, она одна. А всем остальным я отомщу. Всем? И Гунхильд тоже? Нет, Коринну, мою богиню, обидело бы, если бы я причинил зло ее лучшей, ближайшей подруге. Да и другие из 13-го «А» — разве они виноваты? Все так, все так, — думал он. — Но убийце от меня не уйти». Он принял последнее решение: либо ему представят факты, подтверждающие вину Блеквеля, либо погибнут они оба.
Да, но Блеквель уже погиб.
Оставался доктор Карпано.
— Я хочу поговорить с доктором Карпано! — крикнул Плаггенмейер стоявшим во дворе. — И не позже чем через пятнадцать минут. Это мой последний ультиматум!
Что он ни делал, ни успокоиться, ни собраться с мыслями не мог.
Он успел еще пройти с обходом по палатам, затем вернулся в свой кабинет. И теперь сидел за письменным столом, уставившись на телефон.
Почему Бут не позвонит и не скажет, что Плаггенмейер сдался?
Что произошло?
Заставил себя пробежать глазами статью в американском журнале, написанную доктором Стэнли Н. Берстайном. Стэн его друг, главный терапевт госпиталя «Моунт-Синай» в Хартфорде, штат Коннектикут. Но о тесте с ниоглобином он пишет такое — о тесте при ускоренном диагностировании инфаркта…
Где же Бут?
Признание должно давным-давно быть в руках Плаггенмейера. Бут уверял, что графологу подделать почерк Блеквеля трудности не составит. Чего же теперь Плаггенмейеру надо?
Признание должно его удовлетворить.
Зазвонил телефон.
Бут!
— Господин доктор Карпано, простите, с вами говорит Кемена.
Кемена…
Неужели Плаггенмейер…
— Вы меня слышите, господин доктор?..
— Да.
— Плаггенмейер требует, чтобы вы явились во двор гимназии и переговорили с ним.
— Поскольку Блеквель признался, я полагал…
— Да да, признался, но Плаггенмейеру этого мало.
Почему позвонил не Бут, а этот неврастеник Кемена?
— Весьма сожалею, но, поскольку я к случившемуся отношения не имею… черт побери, зачем я ему понадобился?
— Таков его ультиматум.
— Ультиматум?..
— Если вы через пятнадцать минут не приедете, он…
Плаггенмейер.
Двадцать школьников.
Доктор Рейнердс, коллега.
— Господин доктор Карпано, вы непременно должны, вы обязаны поговорить с Плаггенмейером!
Это Штоффреген, дубина из Браммских болот, который бредит футболом, который ничем, кроме сборной, не интересуется…
Почему он не столь прост и однозначен, как Штоффреген?
Почему он тогда ночью не остался в больнице?
Почему он не остановился, когда сбил девушку?
Слишком поздно.
Чего добивается от него Плаггенмейер?
— Господин доктор Карпано?..
Почему он согласился переехать в эту мерзкую дыру, в Брамме?..
— Алло, алло!..
— Я выхожу. Встречайте меня у подъезда больницы.
Он не хотел произносить последних слов, но некий неконтролируемый импульс заставил его произнести их. Семья и преподаватели образцово запрограммировали его.
Пока Карпано объяснял секретарше, что уезжает ненадолго и скоро вернется, Кемена и Штоффреген уже подъехали к подъезду.
Пациенты, медсестры и коллеги, знавшие в чем дело, стояли у окон.
Карпано сел в машину.
Я вновь и вновь подчеркиваю, что могу лишь предполагать, о чем Карпано размышлял в течение описываемых минут, что он чувствовал и что переживал. Чтобы быть в этом абсолютно уверенным, мне пришлось бы поменяться с ним местами, влезть в его шкуру. Но, с другой стороны, Карпано не искусственно сконструированная фигура, созданная мной специально для этого романа, я, даже будучи автором, давшим ему жизнь и обличье, не вправе распоряжаться им, как мне заблагорассудится. Так что мне остается только догадываться о его чувствах, пытаясь с помощью собранных мною о нем сведений воспроизвести, как он себя вел и действовал.
Я мысленно представил себе диалог, который произошел бы между нами, окажись я рядом в полицейской машине и заговори мы с ним на каком-то языке, неизвестном сопровождающим полицейским чинам. Например, на итальянском. Это вовсе не исключено, потому что Карпано вырос в двуязычной семье, часто проводил каникулы и отпуск у своих двоюродных братьев и сестер в Италии, а я, по мнению моего главного редактора, владею итальянским и пишу на нем даже лучше, чем по-немецки.
Мы помолчали бы.
И только проехав мост через Брамме, заговорили бы. Начал бы он:
— Знаешь, я хотел бы сейчас оказаться в Ноннен-хорне, сесть на террасу кафе с видом на озеро. И на Альпы. Мечтать о чем-нибудь неопределенном, неуловимом. Помнишь, как у Гельдерлина: «Неслышно зайдет и в гавани голову склонит фрегат. Теплы берега, дружелюбны открытые долы, причудливы тропки в зеленом и тихом мерцанье».