— Мне эти собаки каждую ночь снятся, — неожиданно сказал Борин. — К врачам ходил — ничего не помогает. Только засну — меня за горло хватают и душат. Так… всё… по-настоящему, будто наяву. Просыпаюсь… а потом уже сплю… если заснуть удаётся…
— Может, астма начинается? — задумчиво спросил Берёзов. — Душит ведь по-настоящему?
— Проверяли, — вздохнул Борин. — Что ж она: тридцать лет начинается и никак не начнётся?
— Таблетки пробовал?
— Ещё хуже, — сказал Борин. — Так хоть просыпаешься… С таблетками всё… дальше снится…
Они замолчали. Николай Иванович Усов хотел присоединиться к разговору — по лицу было видно, и ему есть что рассказать. Но раздумал.
— Вторым был Толя Румянцев, — в наступившей тишине голос Николая Ивановича был особенно хорошо слышен.
— Правильно! — отчего-то странное веселье охватило Берёзова. — Мёртвый не оправдается!
— Румянцеву я ничего не говорил, — покачал головой Никитин.
— Я сказал, — Николай Иванович пожал плечами. — Кто же знал, что это проверка. Мы с ним дружили…
Дверь спортивного зала отворилась осторожно, бесшумно, пионервожатая Верочка испуганно заглянула в зал, потом появилась на пороге, приблизилась к Китину, тревожно оглядываясь по сторонам.
— Извините, пожалуйста, — сказала Верочка. — Дети волнуются… Они так ждали этого дня… Готовились… Я им сказала про обед. Отказались… Ждут вас…
— Не обижайтесь, Вера, — с нежностью сказал Берёзов. Ему очень нравилась эта рано повзрослевшая девочка с пионерским галстуком на шее — может быть, о такой дочери он мечтал всю жизнь, кто знает? — Появились новые обстоятельства…
— Какие… — Верочка растерянно оглядела присутствующих, — обстоятельства?
— Николай Иванович Усов утверждает, — неторопливо выговорил Берёзов, — что Анатолий Румянцев, которому вы собираетесь открыть сегодня обелиск — предатель.
— Это невозможно… — прошептала Верочка.
— Неправда! — решительно вмешался в разговор Николай Иванович. — Я не говорил, что он предатель! Я сказал, он тоже знал дату высадки!
— Значит, — спокойно продолжил Берёзов, не глядя на Усова, — один из вас двоих — предал. Или ты, или он.
— Что же мне делать, — всхлипнула Вера. — Я не могу этого сказать ребятам… Не могу, и всё. Они целый год работали, заработали деньги на памятник… Пионерская дружина его имени…
— Я думаю, — мягко сказал Берёзов, — всё это ложь. Но обвинение выдвинуто… Николай Иванович Усов имеет на это право. Займите чем-нибудь ребят, вы ведь у нас умненькая, что-нибудь придумаете.
Берёзов погладил её по голове и закончил:
— Долго это не продлится. Так мне кажется…
Верочка ладонью утёрла слёзы, шмыгнула носиком и вышла. Белокурая головка сверкнула в косом луче солнца и исчезла в темноте коридора. Потом в отдалении хлопнула дверь… Звук удара пролетел по пустым, гулким коридорам, проскользнул в спортзал, взлетел к потолку, чуть заметно тронул паутину на люстре и умер. Паутинка ещё долго дышала, будто таинственный звук, пришедший из черноты коридора, умирая, оставил ей часть своей жизни. Впрочем, возможно, виной всему был зарядный сквозняк.
— Мы ждём, — сказал Китин.
— Доказательства в лесу. На базе. Как туда сейчас добраться — не знаю. Пешком нам не дойти.
— Добираться туда очень просто, — сказал Китин. — Дорога проложена на лесоразработки. В пяти километрах от базы — асфальт.
— Ну что ж, — Николай Иванович поднялся и пошёл к дверям.
— Ты куда? — вскочил следом Берёзов.
— Просить Верочку, чтоб дали машину, — усмехнулся Николай Иванович.
— Интересно, что мы там увидим, — резко сказал Берёзов. — Или надеешься по дороге придумать?
— Письма, — сказал, помолчав, Николай Иванович.
— Чьи?
— Моё и Толика Румянцева. Эта история с немцами нам с Толиком тоже казалась подозрительной. Мы прекрасно понимали: если один из группы работает на немцев, мы в капкане. Перед вторым «десантом» мы написали письма домой, Толя Румянцев и я. Заложили их в гильзу и спрятали недалеко от базы под камень. Договорились: кто останется жив, заберёт. Забрать никому не довелось.
— Смешно, — сказал Берёзов. — И камня того уже нет, тем более патронов.
— Гильзу запечатывали? — спросил Борин.
— Да, — сказал Николай Иванович. — Сургучом. Если бы знать…
— Как же ты жил? За письмом погибшего друга съездить не удосужился.