Фёдор Кузьмич смутился и замолчал. Потом преодолел неловкость, подошёл к Николаю Ивановичу и виновато сказал:
— Ну… я неправильно выразился. Ты прав… пока что… мы виноваты перед тобой больше, чем ты перед нами… Просто существует недоразумение, мы просим тебя помочь нам разобраться… За глупые слова извини… Если хочешь, мы все перед тобой извинимся…
Это было неожиданное предложение. Берёзов вздрогнул, Юрий Петрович прищурился, так что глаза совершенно исчезли, и непонятно было: он сердится или улыбается.
Вера молчала, затаив дыхание. Временами она не очень хорошо понимала, о чём идёт разговор, хотя говорили по-русски, и слова сами по себе были давно знакомы и понятны. Когда такое мгновение наступало, Вера раскрывала глаза ещё шире — так, словно пыталась увидеть то, чего не могла понять.
— Мне извиняться не за что, — сдержанно сказал Берёзов.
— А вдруг окажется, что я не виновен? — устало спросил Усов.
— Это ты сейчас не виновен, — сказал Берёзов. — А тогда ты был виновен. Потому что мы все верили, что ты виновен! И вера в твою вину придавала нам силы, была частью нашей жизни! Не хочешь же ты сказать, что мы жили неправильно?
— В жизни всё правильно, — тихо сказал Николай Иванович. — Я, пожалуй, пойду искать эту гильзу…
— Чтобы сделать несчастным меня? — спросил Берёзов.
— Чтобы сделать счастливой её, — сказал Николай Иванович и посмотрел на Веру.
Вера растерялась и покраснела.
Берёзов почему-то усмехнулся, словно вспомнил что-то очень смешное.
База открылась неожиданно. То есть и не открылась она вовсе — лес вокруг стоял такой же густой и непроходимый. Только Верочка вдруг остановилась и сказала:
— Пришли уже! Не узнаёте?
У самых её ног уходил в землю обшитый досками лаз в землянку. Приглядевшись, ещё два таких лаза можно было заметить неподалёку.
Верочка хотела ещё что-то добавить, но, взглянув на лица мужчин, умолкла. Они стояли молча, странное одиночество читалось в их глазах — как будто всё это привиделось во сне, и лес, и землянки — а место было чужое, незнакомое, неузнаваемое. Потом Китин шумно вздохнул и стал осторожно спускаться по деревянным ступеням вниз, под землю.
Землянки были восстановлены полностью: нары, лавки, столы — всё самодельное, сработанное топором из необструганных грубых досок.
Неслышно текли минуты — долгие и терпеливые. Мужчины сидели в землянке за столом, безмолвные, сосредоточенные, странно притихшие — словно позабыли, зачем шли в лес.
— Похоже?.. — тихо спросила Верочка и тотчас умолкла, испугавшись собственного голоса.
— Похоже… — ответил Борин.
Он помолчал, оглядел стены, потолок, вздохнул. Прошептал:
— Сыро здесь, однако… Как мы без радикулита обходились?..
— Кто обходился, а кто и нет, — усмехнулся Берёзов.
Верочка по всей видимости мучительно переживала молчание, случайно возникший разговор обрадовал её, она тут же заулыбалась и прежнее боевое настроение вернулось к ней.
— Меня пионеры спрашивали, как вы тут зимой жили. Я не знала, что ответить.
— Как жили… — хмыкнул Усов. — Так и жили.
— А в мороз? У вас печка была?
— Печка? — рассмеялся Усов. — Печку, конечно, нетрудно было смастерить. Только над лесом всё время фашист летал. Дымок увидит — и бомбочку на дымок. Мы подумали-подумали, и решили, что без бомбочек теплее.
Николай Иванович заметил испуганный Верочкин взгляд и добродушно успокоил её:
— Мы одеты были хорошо. Валенки, тулупы.
— А спать?
— У нас пижамы специальные были! — не выдержав, вмешался Китин. — С подогревом!
— Опять вы надо мной смеётесь. А я пионерам должна всё рассказывать, — сердито отрезала Вера. Потом коротким движением язычка слизнула с губ остатки строгости и по-детски спросила: — Вы что, всю зиму не раздевались?
— Не раздевались, — подтвердил Китин.
— А мыться?
— Мылись как то, — вздохнул Китин. — Ребята молодые, горячие. Я уж не помню…
— А девушка? С вами же была девушка.
— Девушку мы берегли, — тихо сказал Китин и вдруг вспомнил разговор в школьном спортзале, слова Берёзова, слова Усова.
И тотчас все это вспомнили, все четверо. Воздух в землянке словно изменился, стало нестерпимо душно. Китин закашлялся.
— Пошли наверх, — сказал он откашлявшись.
Никто не ответил. Но все разом поднялись, словно только и ждали команды. Гуськом потянулись наверх, к выходу.