— Так вот скажите… — тихо продолжил попутчик. — Если бы вам вдруг сказали… Умри… И в момент твоей смерти человечество станет счастливым… Такова цена… В ту же секунду… На вечные времена! Счастливы! Все без исключения! Исчезнут войны, злоба, жестокость! Манна небесная дождём хлынет с неба! Не будет рабства! Трудов до кровавого пота! И всё в одну секунду, стоит тебе умереть, — как бы вы поступили, а?! Как?! Вот вы?! Заурядный человек, такой как я?! Работающий на производстве! Производство чего? Ничего! А? Как бы вы поступили, как?! Только правду, а? Правду для человечества! Нам ведь ни к чему обманывать друг друга — кто мы такие, чтоб обманывать друг друга?!
Его шёпот уже давно перешёл в крик, Аркадий Ильич перевёл дыхание — почему-то он затаил его и не дышал, казалось, целую вечность. Непослушный язык, шершавый, обезвоженный, прикоснулся к пересохшим губам.
— …А гарантии… — сказал Аркадий Ильич, справившись, наконец, с непокорными губами.
— Никаких гарантий, — жёстко и членораздельно произнёс попутчик. — В том-то и дело. Никаких гарантий. Шалость гения. Хочешь — верь, хочешь — нет!
Он смотрел в упор. Аркадий Ильич не мог оторваться от его завораживающего взгляда. Хотя где-то в глубине сознания пульсировала слабая мысль, похожая на последний уголёк гаснущего костра, что не надо смотреть в глаза, надо — на руки, глаза ничего дурного не сделают, вся опасность — в руках человеческих.
— Молчишь? Ну, молчи-молчи, — неожиданно грубо сказал попутчик. — Посмотри на свои ручки! Они у тебя тоже стали ма-а-аленькие! Как у карлика! Потому что ты сейчас тоже подержал в своих ладошечках судьбу человечества! Одну секундочку подержал! Пока думал, что отвечать. Да или нет…
Аркадий Ильич почувствовал непреодолимое желание вытащить руки из-под одеяла и посмотреть на них. Это было смешное, наивное, нелепое желание, он отбросил его, едва возникшее, но какое-то седьмое или восьмое чувство, доселе неведомое, странным рентгеном тут же высветило руки, скрытые матрасом и одеялом, — высветило их детскую припухлость, белизну, игрушечность. Аркадий Ильич вздрогнул, торопливо сжал пальцы в кулаки, торопясь ощутить привычную ударную силу — сжатия не получилось, пальчики сложились нежно, обессиленно и томно, их липкая водянистость вызвала тошноту.
Нервическая атмосфера, которую, видимо, всегда создавал вокруг себя случайный попутчик, плотным облаком заполнила пространство купе. В этом облаке невозможное казалось возможным, слово было равноценно поступку, взгляд — движению, ощущение скорости стало вдруг необыкновенно острым: казалось, не поезд их мчит в ночи — а именно облако, стремительное и неумолимое, несёт куда-то и их, и огромный поезд. А незнакомец снова ушёл в себя, он, зарыв лицо в согнутые колени, издавал непонятные звуки, напоминавшие бормотание, плач, молитву, различить нельзя было ни одного слова — только непрерывный изнуряющий звук, иногда похожий на стон, иногда — на смех — доносился из полуосвещённого угла… Аркадий Ильич вдруг почувствовал, что душа его полностью отдана во власть этих звуков, что он уже не принадлежит себе и странные незримые нити, принявшие форму звуков, пронизали воздух, опутали руки, ноги, лицо, живот — и сейчас сжимают тело с нечеловеческой силой, превращая его в безвольный кокон, немой и послушный чужой воле.
Надо было уходить от этой воли, сорвать с себя её пульсирующий ореол, Аркадий Ильич рванулся вперёд — но это ему только показалось, что он рванулся — на самом деле он что-то хрипло прошептал и съёжился в своём углу — при этом ощущение, что он встал и идёт прочь из купе, было полным, он словно видел самого себя со стороны идущим по коридору — мимо пробегали пионеры — входящим в туалет, возвращающимся. Вернувшись, тот, другой Аркадий Ильич сел рядом на полку, потом придвинулся — и раздвоенность исчезла. Аркадий Ильич засмеялся. Тот, другой, передвигался в пространстве легко и невесомо, его прозрачная грациозность дарила ощущение полного физического счастья, стало прекрасно и легко — Аркадий Ильич рассмеялся от счастья. Он снова рванулся вперёд — не веря себе, желая испытать это снова, вышел в коридор, двинулся в другую сторону, попросил чаю у рыжеглазой проводницы — и она принесла чай, поставила его на столик, улыбнулась…