Я сдался. Мы выпили шампанского — стоит ли отмечать его знаменитую историческую родину?! — и пошли на озеро купаться.
Берег был зелёный, травянистый, дно озера — жёлтое, песчаное — словом, райское местечко, часа три мы дурачились, как могли, разгорячённые солнцем, вином и свободой. Потом свалились с ног в тени огромной берёзы и застыли, глядя на облака. Они неподвижно висели высоко над нами, белые, перистые, ни на что не похожие кроме самих себя.
Дом высился позади нас на пригорке, обыкновенный крестьянский дом под кровельной крышей. Окна «нашей» комнаты были раскрыты, сквозной ветер лениво трепал белые шёлковые занавеси.
Старик вышел из дому — когда он в него вошёл, мы не заметили — и направился к нам. В левой руке он держал дырявый дамский зонтик, защищавший его от солнца, в правой — деревянный складной табурет.
— Можно я посижу с вами? — спросил он, приблизившись.
— Конечно! — ответила Ева и торопливо накинула халатик.
— Вы меня не смущайтесь, — смиренно сказал он. — Загорайте! Мне бы не хотелось причинять вам неудобства…
— Да?! — кокетливо спросила Ева. — Ну что ж…
И решительно сбросила халатик, вернув телу естественную наготу.
Старик внимательно, я бы даже сказал — профессионально — осмотрел её тело, одобрительно кивнул и пробурчал что-то вроде:
— Хорошая работа…
Я прыснул. Ева гордо переменила позу, демонстрируя старику новые детали прекрасной работы природы. Но старик, казалось, уже позабыл о ней. Глаз его снова стал рассеянным и бесцветным.
— Обедать будете? — спросил он.
— Хотите пригласить нас в свою столовую в стиле императора Тутанхамона? — не без иронии спросил я. Между прочим, я имел весьма отдалённое представление о том, как могло бы выглядеть вышеупомянутое помещение.
Старик не обратил на мою иронию ровным счётом никакого внимания. Хотя лёгкая обида проступила на его лице — как выяснилось, совсем по другому поводу.
— Почему «в стиле»? — почти брезгливо спросил он. — Не хвастаюсь, но обычно имею дело только с оригиналами… К слову сказать, кроватка в вашей комнате принадлежала Людовику XIV. Он на ней славно повеселился в своё время. Я бы мог взять и другую, но, мне казалось, старина Людовик знал в этом толк.
Скажем прямо: под рваным дамским зонтиком слова старика звучали с особенной убедительностью.
— Вы хотите сказать… — проговорил я, насколько это возможно, стараясь быть серьёзным, — что вещи для нашей комнаты… взяты напрокат?
Старик задумался, потом утвердительно кивнул:
— В некотором роде.
Мы переглянулись.
— Как интересно! — восхищённо сказала Ева. Я всегда восторгался её умением «делать» искреннее лицо в самых идиотских ситуациях. Я лично на этом, как правило, терпел фиаско, и потому всегда стараюсь в подобные минуты прятать глаза.
— Не подумайте, что я сноб, — вздохнул старик. — Это всё для вас. Сам я живу скромно.
— Расскажите, расскажите, — прощебетала Ева, — про нашу спальню ещё что-нибудь!
— Ты прелестна, дитя моё, — улыбнулся старик. — Я рад, что угодил тебе!.. Мраморная ванна принадлежала Каракалле, венецианские зеркала висели в доме Капулетто, а вот холодильник, к сожалению, совершенно новый и не может похвастаться родословной. Фирма «Форд» и только. Но по-моему он очень удобен!
— Папаша, вы чудо! — мечтательно сказала Ева. — Так смешно рассказываете. Что мы будем сегодня есть на обед?!
— Омары в винном соусе, серебристая форель, фаршированная мякотью плодов авокадо! — торжественно объявил старик. — И кое-что ещё, о чём не говорят! Я пойду распоряжусь! — он торопливо вскочил, но тут же остановился и растроганно добавил: — Спасибо вам, дети мои.
— За что? — спросил я.
— Люди обыкновенно так недоверчивы, — грустно сказал он и засеменил к дому.
— Какой прелестный старикашка! — сказала Ева. — Он, конечно, чокнутый, но с ним интересно! Пусть врёт! Ведь это не опасно!
— Это очень опасно, — тихо ответил я. — Потому что он не сказал ни слова лжи.
Её реснички трижды хлопнули друг о друга, после чего она растерянно спросила:
— Но ведь это невозможно?
— Когда невозможное становится возможным, обычно наступает безумие, — тихо сказал я.
Старик был счастлив. Великолепный стол ломился от яств. Можно было только догадываться, сколько рук понадобилось, чтобы накрыть его, хотя — повторяю — мы не видели в доме ни одного человека… Старик говорил не умолкая! Что побуждало его: восторженные глаза Евы? страх одиночества? безумие? Водопад историй обрушился на нас, он жонглировал ими, как фокусник картами, смешивая в одной колоде эпохи, народы, цивилизации. И всё «между прочим», экспромтом, с миллионом лихих подробностей, из которых можно было понять, что всё это просто происходило у него на глазах. Нет, он не старался нас удивить! Я внимательно следил за ним: он говорил обо всём, как о само собой разумеющемся, не было никакого расчёта на наше восхищение — он просто весело болтал, светский человек, желающий нас немного развлечь. При этом всё его знание было как бы знанием «наоборот». Он всю известную историю выворачивал наизнанку — так, как будто только он один знал, что происходило на самом деле!