— Угрюмов, — сняв трубку, буркнул он так, чтобы на том конце провода поняли, что совершили ошибку. Очень большую.
— Мишка! Привет! Ты еще пашешь?
— Нет, кофе пью, — сварливо ответил Угрюмов, однако его фраза была воспринята как шутка.
— Ну допивай-допивай… Мне потом перезвонить?
— Слушай, Петро, не выделывайся, чего надо?
Петька был старым приятелем Михаила, одно время пахавшим, можно сказать, за соседним столом, а потом неожиданно сменившим амплуа и переместившимся в частное агентство. Занимаясь исключительно отслеживанием неверных мужей и — гораздо чаще — неверных жен, он довольно быстро пошел в гору, купил приличную машину, подумывал теперь о приличной квартире и позволял себе поить старого приятеля весьма приличным кофе. По старой памяти он не раз предлагал Мишке присоединиться к нему в святом деле оздоровления морального климата общества, но тот каждый раз вежливо отказывался, ссылаясь на долг, честь и совесть. Петька соответственно воспринимал это как намек на отсутствие у него, Петьки, вышеупомянутых качеств, обижался, не разговаривал с Михаилом дня три-четыре, а потом все снова возвращалось в привычную колею.
— Ты же Генку Кобру помнишь?
— Ну допустим…
— Хочешь, информацию подкину? Мои топтуны сегодня его просекли: он вместе с Серегой Носовым в одну фирмочку наведывался.
— Носов? Это который Хряк? А он что, на свободе?
— Миша, ты меня огорчаешь. Свой контингент надо бы знать.
— Петро, ты же все прекрасно понимаешь. Это не мой контингент. Это клиенты РУБОПа, а мне в их дела влазить не с руки. А что за фирмочка?
— Ага, заинтересовался?
— На самом деле у меня и так забот выше крыши. И без Кобры с Хряком. Но… не томи, давай, что там у тебя? На том конце провода повисла недолгая тишина.
— Знаешь, Мишка, зашел бы ты ко мне в гости. Я тебя кофеем напою. Хорошим.
— Я и сам тебя напоить могу, — встал в позу Михаил. — «Черная карта» называется. Вроде.
Пауза грозила перейти в минуту молчания. Потом раздался восторженный вопль Петьки:
— Мишка! Свершилось! Ты взял взятку! Городничий брал борзыми, а железный опер М. Угрюмов — исключительно кофеем.
— Заткнись! — буркнул Михаил, но остановить Петра было не так-то просто.
Еще минут пять он изгалялся, определяя ставки кофейной мзды, а также жонглируя сортами и назначая цену за каждое деяние. Так, отыскание сорванной с головы пыжиковой шапки тянуло максимум на Pele, а вот норковой — вполне на Nescafe. Вместе с красной кружкой… Ну а раскрытый угон мог соответствовать дорогому зерновому кофе что продается в развес в маленьких разноцветных пакетиках.
Поскольку заставить Петра замолчать было невозможно, пока он не выговорится, Михаил оставил трубку на столе и, слушая краем уха излияния приятеля, принялся одеваться. Интересно, что там раскопал частный детектив, раз не хотел сообщать об этом по телефону? В любом случае, Петьку он давно не видел, и заглянуть на огонек стоило. Да и потом — свой кофе целее будет.
Наконец трубка замолчала, а спустя секунду-другую оттуда послышалось давно ожидаемое:
— Мишка, ты где там, заснул?
— Ты на работе? — несколько суховато спросил Угрюмов.
— У тебя что, определителя нет?
— Петька, сука, у меня еще тот аппарат стоит, который ты три года назад разбил. Сказали, что новый буду до второго пришествия ждать.
— Ладно, ладно… Прости дурака. Ну, подъезжай, жду.
В трубке противно запульсировали гудки отбоя. Михаил подавил желание шмякнуть ее об стену — таковое у него возникало всякий раз при виде перемотанного скотчем и уделанного клеем аппарата, который, наверное, помнил еще времена Железного Феликса. С одной стороны, антикварную вещь было жалко, с другой… все равно новый аппарат ему не поставят. В лучшем случае заменят телефон шефу, ему отдадут шефов старый, а тот ничем не лучше.
В последний раз он окинул взглядом обшарпанный кабинет. Удручающе зеленая краска на стенах, каковую, наверное, и разрабатывали специально для общественных сортиров да таких вот официальных учреждений… Впрочем, в последнее время пресловутые сортиры сияют кафелем, приобретенным на обычные пятирублевки, оставляемые строгой вахтерше озабоченными физиологическими проблемами клиентами. Так что все запасы краски отправились прямиком в РЭУ, не самые элитные школы и к ним, в ментовку. Недавно сделанный ремонт ничуть не улучшил внешнего вида: свеженаложенная зеленая гнусь очень скоро начала шелушиться, грозя в ближайшем будущем облететь хлопьями. Полуголая красотка, приклеенная скотчем к двери здоровенного сейфа, с готовностью улыбнулась Михаилу на прощание. «Картину» эту начальство пыталось содрать не раз, сражаясь за нравственность сотрудников, и заменить какими-нибудь плакатами общеслужебного толка, но красотка каждый раз оказывалась сильнее, поскольку ее дружно поддерживало несгибаемое население кабинета. И она вновь и вновь возвращалась на железную дверцу — чтобы по вечерам провожать Мишку долгим, многообещающим взглядом. Он подмигнул ей, вырубил одиноко горящую под потолком лампочку и захлопнул дверь.
Погода была мерзкая, и Михаил уже предвкушал «приятную» дорогу пешком по раскисшему снегу, когда рядом, мигнув фарами, остановилось такси.
— Слышь, начальник, садись, подброшу1
Несколько удивленный столь неожиданной услужливостью, Михаил заглянул в салон. Лицо водилы было знакомым, но вспомнить, где они пересекались, Угрюмов не смог. Прикинув, что остатки зарплаты в кармане тянут максимум на метро, он отрицательно помотал головой:
— Да нет, не нада, мне тут… рядом…
— Да брось, командир, садись, я с тебя ни в жисть денег не возьму! — осклабился водила. — Ты ж мою лапулечку нашел, мою кормилицу… Я ж тебе по гроб жизни обязан.
Тут Михаила озарило. Действительно, года полтора назад довелось ему найти угнанную тачку, причем быстро, по горячим следам. Угрюмову тогда даже премию выписали — триста рублей. О, точно, и фамилию вспомнил: Ушкин его фамилия. А как зовут — хоть убей. Да и не важно.
Михаил с наслаждением плюхнулся на сиденье.