— Или? — едва разлепляю губы.
— Нет никаких «или», — отрезает холодно.
И отстраняется.
13
Матрас пружинит, и я понимаю, Адам поднимается с кровати. Ковровое покрытие поглощает звук его шагов. Не слышу практически ничего. Либо сердце настолько гулко бьется внутри, мешая различить хоть что-нибудь, либо мужчина и правда прирожденный хищник, способен передвигаться бесшумно, не привлекая лишнего внимания, виртуозно умеет загонять добычу.
Проклятье. Оба варианта верны. Мое глупое и безумное сердце готово выскочить из груди, настолько сильно и бешено стрекочет. А этот человек… он и не человек вовсе. Зверь. Красивый, обходительный, в элегантном костюме. Все равно зверь. Варвар, чертовски привлекательный неандерталец, который научился умело использовать достижения цивилизации.
Я понятия не имею, как только у него выходит сочетать такие несочетаемые вещи? Грубость. Дикость. Одержимость. И нарочито подчеркнутая интеллигентность, хирургическая точность каждого движения.
Аристократ, воспитанный волками, кровожадными и безжалостными животными. Вот какое впечатление он производит. Такое чувство, будто по четным дням его держали во дворце, обучали правилам этикета, точно члена королевской семьи, а по нечетным вдруг выгоняли на поле боя, на полигон, бросали в окружении злейших врагов.
Интеллект. Острый ум. Дьявольская наблюдательность. И чудовищная сила. Жестокая стихия. Сокрушительная. Рефлексы, которым позавидует любой солдат.
— Это все? — стараюсь придать вопросу издевательский оттенок.
— Нет, — следует ровный ответ, а после передо мной оказывается бумажный пакет с новой одеждой, приземляется на постель прямо перед лицом. — Одевайся.
— Довольно скучное наказание, — замечаю вкрадчиво.
Он не дает мне кончить, не позволяет достичь разрядки, доводит до точки кипения и прекращает развлечение. Свою страсть тоже не торопиться удовлетворять. Так в чем заключается хитрый план?
— Полагаю, ты упускаешь главное, — мягко произносит Адам и медленно накручивает мои волосы на огромный кулак. — Я никогда и никого не наказываю. Это отнимает слишком много ресурсов. Время. Эмоции. Зачем тратить все самое ценное впустую?
— А что ты делаешь с теми, кто тебя разочаровал?
— Ничего, — сухо и холодно. — Абсолютно.
Дергает в сторону, оттягивает назад, вынуждая запрокинуть голову назад, встретить стальной взгляд. И хоть я сдерживаю вопль, буквально давлюсь криком, и успешно сохраняю маску уничижительной невозмутимости, мне страшно. Здесь и сейчас мне действительно страшно оказаться с ним наедине. Похлеще чем в первую встречу на безлюдной дороге. Покруче чем во вторую, в подвале, посреди камер, где прежде содержали заключенных, допрашивали людей самыми жуткими методами.
— Таких людей нет, — спокойно произносит Адам.
Нет. Как не существует никаких «или», компромиссов, обсуждений, отказов и отсрочек. Можно быть за ним. Будто за каменной стеной. Вместе вертеть мир. Выполнять приказы, четко следовать распоряжениям и получать щедрую награду.
Или можно быть… никак. То есть просто перестать существовать. Адам обходится без разочарований, потому что всех разочаровавших людей он моментально устраняет. Из мира, из жизни. Вычеркивает отовсюду.
— Это интересно, — замечает он с легкой улыбкой на губах. — Ты понимаешь меня без лишних слов. Хватает одного взгляда.
Я сглатываю. А что же тут не понять? За единственный неверный шаг полагается смерть. Не будет скандалов, истерик, угроз, увещаний. Не будет никаких предупреждений. Раз и все, сам себе подписываешь приговор.
Но пока Адаму по вкусу наша игра. Он не злится. Забавляется. Искренне, по-настоящему. Ему такое в кайф. Пожалуй, было бы скучно сразу сожрать, обглодать до костей. Он знает толк в наслаждении, поэтому предпочитает оттянуть момент истины, подарить иллюзию свободы и захлопнуть клетку на последних секундах.
Я боюсь его. Дико, бесконтрольно, на уровне инстинкта. И хочу. Жажду до болезненного жжения под кожей, до колючего озноба. Чувства раскалывают на части.
— Я люблю, — вдруг говорит Адам.
А по моей щеке скатывается слеза. Жгучая. Горькая. Одинокая. И нервы скручивает в искрящийся от напряжения узел.
— Люблю, что ты видишь меня настоящим, — раздается уточнение, от которого спазм сводит внутренности.
Он отпускает, отходит подальше и наблюдает, разрешает привести себя в порядок и нарядиться для выхода на улицу. Выполняя механические действия, на автомате натягивая одежду, я не могу отделаться от отрывочных воспоминаний.