Но автор не историк. Поэтому ему не нужна картотека. Он и без нее знает сны, которые снились в ту ночь разным людям.
С 30 на 31 января 1919 года Стрижак-Васильев спал всего два часа. Потом его разбудили, и он отправился на совещание, которое было созвано в Иркутском ревкоме. И эти два часа ему снились знамена всемирной революции над Прагой, Будапештом, Берлином, небоскребы Америки, заслоняющие закопченное, словно медный таз, солнце, лист жести с именем Нейбута, черные снежные сугробы на улицах освобожденного Омска, винтовка, из которой он не выстрелил, и подпрыгивающий борт грузовика. В этом грузовике штабс-капитан Ишурин, сморкаясь и вытирая платком слезящиеся глаза, вез в Загородную рощу смертников. Из этого грузовика на ходу соскочили трое. Все трое избежали казни. Но в живых остался лишь один. Остальные были убиты при попытке к побегу…
…«Прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок», - пели тоненькие детские голоса. И в такт песенке весело и неудержимо скакал и прыгал на колдобинах старый грузовичок. В кузове десять человек: шестеро с винтовками (шесть ниточек штыков), один - с наганом и трое с надеждой. Одна надежда на троих…
Кто-то из солдат скрутил козью ножку, раскурил ее и сунул в рот Стрижак-Васильеву (руки у смертников связаны). Махорочный дым горек и кисловат. Козья ножка чертит в воздухе огненные узоры. Летят и гаснут на ветру искорки. Одна из них прилипает к груди ватника. Солдат прижимает ладонью золотистое пятнышко, и оно исчезает. Наверно, теперь там небольшое отверстие с черными подпалинами по краям. Какое? Может, круглое, может, овальное… Солдату жаль ватника. Вещи казненных - собственность палачей. Таков обычай. Ватник не бог знает что, но на омской барахолке за него дадут шматок сала, а к скудному солдатскому пайку и это прибыток. Поэтому перед расстрелом все трое снимут с себя одежду и обувь. Одежда нужна живым - трупы не мерзнут. Трупы морозоустойчивы. Им нипочем и тридцать градусов, и сорок. Трупы не боятся мороза. Труп - только труп…
Звенят детские голоса: «Прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок… Прыг-скок, прыг-скок…» Скок. Скок. Скок…
Стрижак-Васильев выплевывает изо рта козью ножку. Ее подхватывает ветер. Козья ножка летит, искрится, падает…
Последний фейерверк…
Последний?
Прыгает перед глазами, будто брошенный на пол резиновый мяч, борт грузовика. Но при чем тут грузовик? Мяч, обычный мяч… Обычный? Нет, не обычный. Странный мяч, непонятный. И он прыгал все выше и выше. Вот он уже перепрыгнул Эйфелеву башню, небоскребы Манхэттена, ударился о край луны. Еще минута - и он больше не вернется, исчезнет в провале черного неба. Тогда все будет кончено - треск выстрелов и кислый, как махорочный дым, запах пороха. Впрочем, этого запаха они уже не почувствуют.
Смерть…
Чтобы она их не настигла, необходимо схватить мяч, прижать его к груди, крепко прижать, чтобы скрипнули ребра, навалиться на него всей тяжестью тела и не выпускать, не дать ему вырваться и совершить свой последний смертный прыжок.
Но руки Стрижак-Васильева крепко связаны. Их связали перед тем, как посадить в машину. В конторке тюрьмы. Их развяжут только тогда, когда приморенные будут снимать с себя одежду. Правда, надзиратель Борщевский, брат рабочего железнодорожных мастерских боевика Борщевского, успел надрезать веревки. Но теперь веревки снова срослись, стали крепче, чем раньше. Их можно было разорвать, лишь собрав воедино, в кулак все силы. Но штабс-капитан Ишурин кашлял, а пока он кашлял, этого нельзя было сделать. Кашель дробил силы, как молот камень, превращал их в щебень, пыль…
Между тем мяч, снова превратившись в деревянный борт грузовика, прыгал все выше и выше…
«Прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок…»
Раз. Другой. Третий. Где он? Ага, вот…
Тишина. Ишурин перестал кашлять. Тишина…
Ну?
Рывок. Веревки лопаются.
Стрижак-Васильев шевелит занемевшими пальцами. Он затаился, но ему смешно. Ведь только он один среди всех понимает, что скоро грузовик повезет их не к смерти, а к жизни, что впереди их ждут не пули, а лес красных знамен. Эти знамена реют уже над всем миром. Кумачовый земной шар. Кумачовые полюса, кумачовые тропинки, кумачовый экватор… Всемирная революция. Пролетарии всех стран соединились. Раскатисто хохочет Андрей Парубец. Улыбаются Арнольд Нейбут, Саша Масленников… Оказывается, они живы.
Будьте счастливы, люди, отныне и во веки веков. Это для вас вертится кумачовый шар и сверкают звезды.
Знамена, знамена, знамена…
Для того чтобы их увидеть, надо лишь одно - не упустить мяч. И он его не упустит.
Стрижак-Васильев улыбается, но глаза его прикованы к отвесно падающему мячу. Мускулы напряжены. Мускулы - стальные пружины. И вот он прыгает. Мяч бьется в руках, пытается вырваться, сдирает с рук кожу. Руки в крови. Но это хорошо: кровь - клей. Мяч прилипает к рукам. Все… Отпрыгался…
Но… Что произошло? В руках у него не мяч, а собственная голова… Ишурин хихикает. Потом укоризненно говорит:
- Ах, Алексей Георгиевич, Алексей Георгиевич! Человечности - вот вам чего не хватает. Сами себя сказнили, а я для чего, спрашивается, понапрасну ездил, простужался? Сказали бы мне по-доброму, по-хорошему, что сами приговор над собой исполнять будете, я бы не затруднял себя. У меня, Алексей Георгиевич, детишки. А детишкам внимание требуется, забота… Анечку-то я вышивать сам научил… Мастерица!
Ишурин вытаскивает из кармана платок. На нем веселый зайчик грызет морковку. Стрижак-Васильев слышит, как зайчик хрумкает, видит, как подергивается его носик…
Носовой платок становится все больше и больше. Он заслоняет все: солдат, товарищей, дорогу. Это плохо. Очень плохо. Из-за платка с зайчиком можно не заметить поворота, где за пригорком в кустах залегли боевики. Они должны огнем прикрыть побег троих смертников: его, Стрижак-Васильева, руководителя рабочей дружины Капитона Столярова и связного Омского комитета Толи Басова.
Треск. Это трещит разорванный выстрелом носовой платок. В прореху врывается пламя. Зайчик на платке перестает грызть морковку. Он цепенеет. Он понимает, что это сигнал. Но сигнал к чему? Какой сигнал? Заяц этого не знает, но Стрижак-Васильев знает. Это единственное, что он сейчас знает…
Сигнал к побегу.
Побег!
Стрижак-Васильев вырывает у солдата винтовку, бьет ногой в живот вскочившего Ишурина. Короткий выпад… Коли! Он видит, но не чувствует, как штык вонзается в тело - нет, не Ишурина - солдата. Ишурин бессмертен. Ишурина защищает от штыка вышитый детской рукой платок…
Толя Басов, пригнувшись, бежит по черному, в белых проплешинах полю. Молодец Толя! Но бежать надо зигзагами, я же тебя этому учил, Толя. Ты слышишь? Зигзагами… Где Капитон?
Капитона он не видит. Может быть, зайчик его грызет вместо морковки?
Где Капитон?
Грузовик резко тормозит. Сидящие в кузове налетают друг на друга. Куча из людей и винтовок. Ругань, крики. Кто-то хватает сзади Стрижак-Васильева за шею, пытается опрокинуть, подмять. Над ухом тяжелое, хриплое дыхание, запах махорки, пота, самогона.
Где Столяров?
Стрижак-Васильев выламывает сжимающую горло Руку, вырывается, бьет наотмашь прикладом, перебрасывает через борт свое невесомое тело.
Бежит.
Гудит под ногами мерзлая земля. Вспышки выстрелов. Вспышки за ним и впереди него. Теперь он не видит не только Столярова, но и Басова. Убиты? Ранены? В руке у него винтовка. Как им объясняли в корпусе, лучшая винтовка в мире, принятая на вооружение русской армии 16 апреля 1891 года. Система капитана Мосина под патроны полковника Роговцева. Боевая скорострельность десять выстрелов в минуту. Простота в обращении, безотказность в работе и постоянная готовность к действию… Десять выстрелов в минуту!
Но он не может сделать десять выстрелов в минуту. Он не может сделать ни одного выстрела. Винтовка бесполезна. Он должен не стрелять, а бежать. И он бежит, бросая себя то вправо, то влево, пригибая голову и вгрызаясь в жесткий и колючий воздух… Воздух хрустит под зубами, забивает крошкой рот, не дает дышать. Но ведь дышат воздухом, как воздух может не давать дышать?
Рр-ах! Рр-ах! Рр-ах! - частят выстрелы. Это стреяют из винтовок системы капитана Мосина патронами полковника Роговцева.