9. Есть выражение: божий перст. Я вижу его в генетической программе человека — в инстинктах. Что-то извне заставляет нас жить, мы словно выполняем чью-то волю. Даже когда становится совсем уж невмоготу, когда мы убиваем себя, мы делаем это трудно, наперекор инстинкту, в борьбе вырываем эту свою свободу. Природа нас заставляет жить! И в филогенезе и в онтогенезе жизнь стремится сохранить себя и делает все для выживания. Смысл биологической жизни — в самосохранении вида и индивида. В человеческом обществе, как и всюду в мире живого, существование вида и индивида взаимообусловлено. Когда под угрозой индивид, человек становится эгоистом, когда под угрозой вид — человек альтруист. Нет изначальной направленности человека на себя или общество, она устанавливается в зависимости от ситуации. Субъективный смысл самосохранения не придуман нами, а задан нам, не столько мы этого хотим, сколько чья-то воля, вложившая в нас этот инстинкт. Но зачем жить, если нет смысла в жизни? Чего домогается природа? Ведь дар самосохранения абсурден, ибо смысл его состоит в сохранении бессмыслицы. Это великое противоречие природы клещами рвет наши души и головы, как только мы обретаем понятие смысла, а потом не находим его. Абсолютная тщета существования и мощный инстинкт самосохранения — абсурд и логика едины! Быть игрушкой в руках абсурда незавидная доля. Кроме того, это трудная доля, ибо просто жить — трудно. Болезни, страдания довершают дело. И главное, все это не имеет совершенно никакого смысла. А люди живут и страдальцы плодятся. За что, за какие грехи это мучение, за что мы наказаны законом самосохранения? Жизнь воспринимается как покорность злой воле природы. Все мы — несчастные жертвы неудавшегося эксперимента. Что-то нас заставляет жить, страдать, да еще размножаться. И уже само сознание ярма, принуждения вызывает чувство протеста. Еще глупее подчиняться абсурду. Восстать! Убить себя и тем самым разрешить мучительное противоречие. В этом акте мы обретём и смысл и свободу. Есть, правда, другой путь — смирение. Христианское, буддийское, толстовское — какое там еще? Но это тупиковый момент человеческой эволюции. Тут мы оказываемся в одном ряду с пчелой, например, муравьем, тараканом.
10. Да, мы можем убить себя, но почему противится этому природа? И почему, несмотря на ее коварство, мы все же любим ее и желаем ей здравствовать хотя бы и без всякого смысла? Это чувство может быть остаточным и потому обреченным. Оно по инерции может тянуться с тех времен, когда мы и природа были еще союзники, когда она ждала от нас решения вопроса о смысле сущего. Мы не нашли смысла. Зачем мы ей, зачем она нам? А может быть, есть и другая причина? Пусть эксперимент не удался. Пусть даже мы вообще игра слепого случая, плод недоразумения. Природа ясно дает понять: коли жизнь состоялась, она становиться необходимостью. Почему? Что ей еще от нас надо?
11. А ей от нас надо, очевидно, многое. Больше, чем она сама может. Мне кажется, природа, сотворив инструмент самопознания, неожиданно в лице человека открыла новую, более совершенную творческую силу. В рамках самосохранения она дала нам полную свободу в надежде, что мы сумеем распорядится ею так, что создадим более осмысленный, целесообразный мир, наделаем меньше ошибок, чем наделала сама природа в процессе своей эволюции. И, может быть, не в стихийном, не в биологическом, а в социальном мире отыщется тот смысл, который один лишь способен оправдать все сущее и наполнить каким-то значением бытие и акции человека, а значит, и самой природы. Престарелая, заблудшая праматерь уступает место своему детищу, и с этого момента, собственно, начинается творчество как сознательное, осмысленное, целенаправленное созидание. Созидательная сила Вселенной аккумулируется в творческой энергии человеческого общества. Отныне не стихия, а дух, он же бог, освященный тайной своего появления, становится устроителем мира. Эволюция пошла в совершенно ином измерении. Началась эпоха управляемого развития. Каким же смыслом она может наполнить нас?
12. Странное дело: чем больше мы узнаем, чем больше убеждаемся в невозможности познать, подчинить весь мир, — тем больше усиливается наш контроль над миром в пределах познанного. Знание все-таки действительно — сила. Раздвигаются границы познания и вместе с ними расширяется сфера влияния человека, крепнет его активная, созидающая, преобразующая роль. Инстинкт самосохранения оплодотворяется духовной потребностью творчества. Диктат внешней воли трансформируется в диктат человеческой активности. И с точки зрения последней самосохранение приобретает смысл и целесообразность. Мы уже не тяготимся насилием со стороны природы, не сетуем на нее, а воспринимаем ее волю как должное, как предпосылку собственного развития. И этот процесс развертывания наших внутренних сущностных сил нам представляется целесообразным. Целесообразным хотя бы потому, что есть энергия, она ищет выхода и должна найти его в нашей деятельности. Этот процесс сам по себе составляет глубокий смысл и конечную цель существования. Откуда энергия, зачем — непостижимо. Но она есть. В лоне этого таинства зажглись две звезды: существование и новизна. Существование как признание и примирение с таинством, как сознательное продолжение игры природы. Новизна — как творческий акт, как божественное совокупление человека с тайной. В нашем лице природа продолжает творить, но уже на качественно ином уровне, настолько ином, что уже человек, а не косная природа, становится у руля эволюции. Бесконечная активность природы не обнаружила никакого смысла, и теперь она передает эстафетную палочку нам: создавайте свой мир, ставьте свои цели. Природа открыла в себе саморегулирующее начало — дух и вложила его в человека. Именно нам предстоит объяснить и направить мир, на нас легло бремя поиска смысла, нам суждено вершить суд над собой и окружающим. А может быть, и защитить природу.