«Пока ещё в Кузьминках снегопад…»
Пока ещё в Кузьминках снегопад —
беги за ней, скользящей и спешащей.
Хватая тьму на ощупь, наугад,
дыши в плечо любови уходящей.
Пока ещё превыше прочих благ
в последний раз к руке её приникнуть —
беги за ней, хоть ветер дует так,
что ни вздохнуть, ни вскрикнуть, ни окликнуть.
И зная, что сведёшь её на нет, —
не отставай, беги за нею следом,
пока её скользящий силуэт
не станет мраком, холодом и снегом…
Терцины
…Ты — дождь ночной. Однако ужас в том,
что жизнь твоя — лишь цепь освобождений
от пустоты — в свободном, но пустом
пространстве: от падений до прозрений
нелепый путь, стирание подошв.
Проклятый узел рубит только гений.
Тебе ж его распутывать. Твой дождь
отнюдь не Гебой ветреною пролит.
В который раз, прозревший, упадёшь
туда, где о помилованье молят.
Но руки не заламывают зря.
Так падчерицу мачеха неволит.
В рассветный сумрак двери отворя,
так женщину доверчивую наспех
целуют, за любовь благодаря, —
и тем к себе приковывают насмерть.
Зеркало
1
Когда затихнет и ослепнет дом
и на губах — ни стона и ни слова,
— как чужд его распахнутый проём!
О, как боюсь я зеркала ночного!
О, как томится воздухом гортань,
как зорки вещи в чутком карауле!
Как дыбится моя дневная ткань
чудовищем бесформенным на стуле!
Я не решусь в упор глядеть туда:
в том зеркале, в его резной оправе,
возникнуть может то, что никогда
не смеет нас в дневной касаться яви.
Там отраженья комнатные спят.
Там — продвиженье пеших или конных
теней, спешащих сну наперехват,
и мельтешенье веток заоконных.
А мы — всего беспомощнее в нём,
покуда спим, тихи, простоволосы,
в нелепом одеянии ночном
принявшие причудливые позы.
Так посреди враждебной тишины,
пленённые его стеклянным зевом,
мы все равны, мы все примирены,
почти причастны ангельским напевам…
2
Не бойся же, сомнение тая,
когда в потёмках, слитых с амальгамой,
мелькнёт любовь далёкая твоя
и осторожно скроется за рамой.
Не прекословь виденью прошлых лет
(ведь пустота — страшнейшая из пыток),
прими её бездомный силуэт,
как Божий дар, как горестный избыток
минувшего, — гляди ей вслед светло,
но руки к ней протягивать не надо,
иначе о разбитое стекло
поранишь их — достаточно и взгляда.
Не окликай по имени её —
завязнет звук в прозрачном этом слое.
За то, что ты отрёкся от неё —
ты ей навек обязан немотою.
Усни, забудься — тени не обнять!
Малейший стон твой должен быть подавлен.
Иначе в этом зеркале опять
ты отразишься плачущим и давним
мальчишкою, лежащим на боку,
с дрожащей и искусанной губою,
взывающим к пустому потолку
с безумной и свирепою мольбою.
«Сквозняк скребётся в дверь, щекочет мой замок…»
Сквозняк скребётся в дверь, щекочет мой замок,
скользит по волосам, как в поредевшей кроне.
Сегодня я не так ужасно одинок:
за то, что все ушли, я разлюбил их, кроме
одной тебя… Но ты ко мне не постучишь.
Оранжевый фонарь кошмарным конвоиром
сквозь стёкла жжёт глаза… Вокруг — такая тишь,
которая уже не связывает с миром,
а исподволь сулит разлуку и урон.
Неужто оттого я так немного значу,
что плачу посреди утрат и похорон
я только о себе, когда о ком-то плачу?..
«Боже, как холодно в мире Твоём…»
Боже, как холодно в мире Твоём!
С каждым глотком Твоя чаша бездонней.
Словно гагары подбитые, пьём
ласковый лёд из любимых ладоней.