Видишь, уже не хватает мне сил
даже взмолиться к Тебе и заплакать.
Что же Ты, Господи, детскую мякоть,
тёплую, в камень во мне превратил?
Слабые руки к Тебе возношу.
Но ничего от Тебя мне не надо.
Я ничего у Тебя не прошу.
Даже беспамятства. Даже — пощады.
Воспоминание
В небе вечернем, окрашенном в йод,
ворон, как черная нитка, снуёт,
перешивающий сумрак во мрак.
Бедная женщина, как же я так?..
(Остановись, отдышись, покури.
Рифму ищи, сам с собой говори.
С ритма сбивайся, спички ломай.
Плачь. Вспоминай. Умирай.)
Боже, я зла никому не хотел!
Я лишь боялся сплетения тел.
Пусть оборвёт свою чёрную нить
ворон, меня пожелавший винить.
Господи, я не прошу ничего! —
Только её из ребра моего
вновь, умоляю Тебя, сотвори!..
(Остановись, отдышись, покури.)
В брошенном доме блуждает сквозняк.
Как же я так и за что же мне — так?..
«Так эта ночь нежна, так ливень милосерден…»
И.Х.
Так эта ночь нежна, так ливень милосерден.
Так бескорыстен плач, так бесконечна тишь.
Я руку приложил — ты стала правым сердцем.
Покалываешь чуть. Почти что не болишь.
Я знаю — этот страх к рассвету вновь воскреснет,
войдёт, как секундант, и спросит: не пора ль?
И будет щебет птиц так тяжек и надтреснут,
как будто снится им пожизненный февраль.
Я — жаворонок… нет… я — речью этой жалок.
Гортань моя суха, темнее темноты
забота о себе: рука бы не дрожала,
нога б не затекла, забыться бы, но ты
усни, усни, усни под чуткою ладонью.
Ты — правое во мне. На свете нет потерь.
Я ревновал тебя к сиротству и бездомью —
под правою рукой ты вся во мне теперь.
Но та рука влажна — от ливня ли, от слёз ли,
и крестовиной страх растёт в моём окне:
ты вся теперь во мне, но ты лежала возле
и стала пустотой на смятой простыне.
Не мучься — ты права под правою рукою.
Но справа пустота на тело, как ледник,
ползёт — я потерплю, я поплотней укрою
её и притворюсь, что это — твой двойник.
Так милосерден дождь, что речь моя промокла.
Уже словам нужна защита немоты.
Не бейся ж так во мне, как бьется дождь о стёкла.
Не бойся — я с тобой. Но ты… но ты… но ты…
Заклинание
И это объятье, которым тебя от зимы
спасаю сейчас, от угрозы её ледяной, —
всего только то, что мы взяли у смерти взаймы,
всего лишь отсрочка на время от стужи иной.
И я заклинаю: как можно теснее прижмись,
чтоб холод могильный меж нас просквозить не сумел,
покуда мы в силах объятьем поддерживать жизнь
доверчиво нежных, блаженно испуганных тел.
Покуда мы рядом, у смерти надёжный призор.
И ангел её указательным чертит перстом
на нашем окне безысходный морозный узор
и дверь помечает размашистым белым крестом.
Пока не затихла дремучая эта боязнь,
теснее прижмись — заклинаю тебя в эту ночь.
И так обними меня, будто иду я на казнь,
и надо проститься, и больше мне нечем помочь.
Ариадна
…И сердцу в лад по стёклам дождь стучит
бессмысленно и скучно — вероятно,
его, как нить напрасную, сучит
возлюбленная мною Ариадна.
И нить прядётся, но спасенья нет.
Чернеет небо, дождь холодный сея.
Тебе уже не вывести на свет
навеки изнемогшего Тесея.
— Приди! Приди! — шепчу тебе во мглу, —
над прялкою бессонною усердствуй!
Слепую нить проталкивай в иглу,
настойчиво нацеленную в сердце.
— Из лабиринта нет пути, родной!
— Из лабиринта нет пути, родная!
Молись и плачь, над пряжей изнывая.
Всё кончено. Лишь слабый голос мой
хрипит во тьме, себя не узнавая…