* * *
С невыразимым выражением
недоумения и боли,
о, не гляди, прошу, из прошлого,
из ворожбы и волхвованья,
из голубиного, истошного,
помешанного воркованья, —
не то в ночи опять заплачу я
и поцелуями покрою
твои тогдашние, горячие
и Божьи длани надо мною…
Два голоса
«Бог даст, и ты покинешь эту явь,
как милое, но скудное предместье
иного града, лучшего…» — «Оставь!
Ещё никто блаженного известья
не подавал оттуда никому…»
— «Увы, не сообщаются сосуды.
Бог даст, и ты покинешь эту тьму…» —
«Ещё никто не присылал оттуда
ни голубя, ни голоса… Дыряв
его челнок…» — «Но сказано ж: не весь я…
И надобности нет в поводырях…» —
«Ещё никто ни ласточкой, ни вестью
оттуда не выпархивал…» — «И что ж?..» —
«Ни отклика, ни смутного глагола.
Всё ненавистней слабых пальцев дрожь.
Всё нестерпимей привкус валидола…»
«Кружится чёрная музыка…»
Кружится чёрная музыка,
дряхлую мучит иглу.
И с обречённостью узника
день убывает во мглу.
В белом и розовом кто же там,
детские слёзы лия,
слушает песнь о непрожитом? К
то это? Это — не я.
Кто там за окнами в траченном
древнею молью пальто
слушает песнь об утраченном?
Кто это? Это — никто.
Это, моё тошнотворное
преображая жильё, —
непостижимое, чёрное
льётся сиянье твоё.
И, как всему оправдание
в существованье моём,
это твоё содрогание
под неживым остриём,
это моё на мгновение
соединенье с тобой
средь мирового затмения и
глухоты мировой.
Памяти Арсения Тарковского
Так светло свершалось отпеванье,
точно это было упованье
на ему назначенное там…
Словно отделённые стеною,
целованье клали костяное
на чело, открытое устам.
Тяжесть гроба сковывала плечи.
А ладья плыла уже далече
и легка была, как колыбель.
И, едва ступившего на сушу,
целовали мальчика Арсюшу,
постелили чистую постель.
Желчь и соль душа пила бессрочно.
Но такое утро было, точно
расцветало новое родство.
Обернулось явью вероятье:
сын любимый, в отчие объятья
нежно заключающий его.
А внизу средь пения и зноя
смертью пахла сложенная хвоя.
Свет скользил по жёлтому лицу.
И, теряя скорбное значенье,
пребывали в странном облегченье
и молились Сыну и Отцу.
Памяти отца
Два стихотворения
1
Совсем не ты — а кто-то неживой,
с положенной неловко головой,
так сжавший губы, словно бы оттуда,
из темноты, не смея произнесть
блаженную разгадку или весть…
Молчи, молчи — я буду верить в чудо.
В сиротском сне не мучь меня — невмочь
мне видеть, как ты молод в эту ночь:
из твоего огромного кармана
я что-то непонятное тащу,
в буфете роясь, сладости ищу,
а ты глядишь растерянно и странно.
И я слезами жадными давлюсь,
и найденным с тобою не делюсь,
и, содрогаясь, снова это вижу…
Могильный ком, обрушенный во тьму,
подступит словно к горлу моему,
и детство я своё возненавижу.
В моём каком-то старом пиджаке,
с обшарпанным портфельчиком в руке,
во снах, где рай душа твоя нашла бы,
идёшь ко мне ты — с горем пополам,
и древний дождь стекает по полям
твоей нелепой, необъятной шляпы.
И, плачущего мальчика, меня
ты снова держишь за руку, храня
на этот раз уже как бы над бездной.
И наблюдаешь с жалостью за мной
ты, не вкусивший сладости земной,
не обделённый милостью небесной…