Уильям Вордсворт
Строки, оставленные на камне в разветвлении тисового дерева, стоящего неподалеку от озера Истуэйд в уединённой, но живописной части побережья
Помедли, путник! Одинокий тис
Здесь от жилья людского отдалён,
Не льнёт пчела к нагим его ветвям,
В зелёных травах не блестят ручьи.
Но лёгкий ветр подует — и прибой
Сознанье убаюкает твоё
Одним движеньем, нежным и живым.
Ты знаешь, кто
Сложил здесь камни, дёрном их покрыл,
Кто скрыт был, как в объятии, в тени
Густого древа, голого теперь?
Душою необычной наделён,
Он был взращён величьем этих мест,
И в юности, высоких мыслей полн
И сердцем чист, он устремился в мир,
И был готов, как собственных врагов,
Злоречье, зависть, ненависть разить.
Мир пренебрёг им. Духом он упал,
С презреньем отвернувшись ото всех.
Гордыней в одиночестве свою
Питая душу, он любил сидеть
Под этим мрачным тисом, где его
Лишь птицы посещали да овца,
Отставшая от стада своего.
По этим диким скалам, где росли
Лишь чахлый вереск и чертополох,
Блуждая взором, долгие часы
Он скорбное лелеял торжество,
Вообразив их символом своей
Бесплодной жизни. Голову подняв,
Пейзаж прекрасный видел он вдали,
Так расцветавший на его глазах,
Что от избытка этой красоты
Изнемогало сердце. И тогда
Он вспоминал о тех, чей ум согрет
Теплом великодушья, для кого
Соединялись мир и человек
Как бы в чудесном действе, — и вздыхал,
И радовался горько, что другим
Так чувствовать дано, как он не мог.
И грезил он, покуда взор его
Не застилали слезы. Умер он
В долине этой. Памятник ему —
Лишь камень, на котором он сидел.
И если, путник, чистоту души
Ты с юных лет сберёг, — имей в виду:
Ничтожна гордость, как ни наряди
Её в величье. Лучшие дары
Погибнут зря, коль обладатель их
Презренье к ближним чувствует. И тот,
Кто лишь самим собою увлечён, —
Всех меньше, худший из живых существ.
У мудреца он мог бы вызвать то
Презрение, что мудростью самой
Считается запретным. Будь мудрей!
Лишь истинное знание ведёт
К любви, и тот лишь истинно велик,
Кто мучился сомнением в себе,
Себя терял и обретал себя
В смиренье сердца…
Странница
Жил близ Дервента бедный мой отец
(Так начала рассказ она простой),
Цветущим полем, горсткою овец
Он дорожил, как жилой золотой.
Был лёгок сон и день беспечен мой:
Вдоль берега я сети волокла
Иль наблюдала в бездне голубой
С крутой скалы, где стадо я пасла,
Челнок отца и влажный блеск весла.
Был добр отец мой и благочестив —
Его взрастила строгая семья.
Колени пред кроваткою склонив,
Едва лишь речь прорезалась моя,
За ним молитвы повторяла я.
Он выучил читать меня потом,
И страстной тяги к чтенью не тая,
С надеждой я стучалась в каждый дом,
Где отыскать могла бы новый том.
Забуду ль я, как лилия цвела
В моём саду, тимьян душистый рос,
Как под воскресные колокола
В нём разлилось благоуханье роз?
И как теперь мне вспомнятся без слёз
Пушистые цыплята по весне,
И первоцвет в сиянье ранних рос,
И лебеди, по медленной волне
Издалека плывущие ко мне?
Еще я помню посох старый — в нём
Отец опору в немощи нашёл;
Скамью его под клёном летним днём
И в знойном воздухе жужжанье пчёл;
Простой наряд, который так мне шёл,
Пса моего, умершего давно,
Что часто был на незнакомцев зол;
Садившуюся на моё окно
Малиновку, клевавшую зерно.
Так двадцать лет моих средь этих мест
Мелькнули и растаяли, как дым.
Богатый замок земли все окрест
Стал прибирать к владениям своим.
Хозяин замка был неумолим:
Ни дом, ни луг никто не уберёг.
Отец мой не склонился перед ним —
Наследственный любил он уголок
И ни за что расстаться с ним не мог.