Тебя, родимый, пенью сов
Я обучу во тьме лесов.
Недвижны губы малыша.
Ты, верно, сыт, моя душа?
Как странно помутились вмиг
Твои небесные черты!
Мой милый мальчик, взор твой дик! У
ж не безумен ли и ты?
Ужасный знак! Коль это так —
Во мне навек печаль и мрак.
О, улыбнись, ягнёнок мой!
И мать родную успокой!
Я всё сумела превозмочь:
Отца искала день и ночь,
Узнала ярость духов тьмы,
И вкус орехов земляных.
Но ты не бойся — сыщем мы
Отца средь зарослей лесных.
Всю жизнь свою в лесном краю,
Сынок, мы будем как в раю».
Мальчик-идиот
Бьёт восемь. Мартовская ночь
Светла. Луна плывёт вверху
Среди небесной синевы.
Печальный, долгий крик совы
Звучит в неведомой дали:
У-ху, у-ху, у-ху, у-ху!
Что, Бетти Фой, стряслось? Тебя
Как будто лихорадка бьёт!
Зачем в терзанье ты таком?
Куда готов скакать верхом
Твой бедный мальчик-идиот?
Под безмятежною луной
Ты ошалела от хлопот.
Что проку в этом, Бетти Фой?
Зачем в седло посажен твой
Любимый мальчик-идиот?
Скорей сними его с коня,
Не то случится с ним беда!
Урчит он — весело ему,
Но, Бетти, парню ни к чему
Подпруга, стремя и узда.
Весь мир сказал бы: что за вздор!
Одумайся, ведь ночь вокруг!
Но разве Бетти Фой не мать?
Когда б ей всё предугадать —
Её бы свёл с ума испуг.
Что ж гонит в дверь её теперь? —
Соседка Сьюзен Гейл больна.
Ей, старой, жить одной невмочь,
Ей очень плохо в эту ночь,
И стонет жалобно она.
От них жилища за версту.
А Сьюзен Гейл слегла совсем.
И никого вблизи их нет,
Кто б им хороший дал совет,
Чем ей помочь, утешить чем.
И мужа Бетти дома нет, —
С неделю, несколько уж дней
Он в дальней роще рубит лес.
Кто ж к старой Сьюзен интерес
Проявит, сжалится над ней?
И Бетти пони привела —
Всегда он кроток был и мил:
Болел ли, радостно ли ржал,
Или на пастбище бежал,
Иль хворост из лесу возил.
В дорогу пони снаряжён.
И — слыханное ль дело? — тот,
Кто Бетти всей душой любим,
Сегодня должен править им —
Несчастный мальчик-идиот.
Пусть едет в город через мост,
Где под луной вода светла.
Близ церкви дом, живёт в нем врач, —
За ним и надо мчаться вскачь,
Чтоб Сьюзен Гейл не умерла.
Не нужно парню ни сапог,
Ни шпор, ни хлёсткого бича.
Лишь веткой остролиста Джон,
Как шпагою, вооружён
И машет ею сгоряча.
Любуясь сыном, в сотый раз
Твердила Джону Бетти Фой,
Куда свернуть и как свернуть,
Куда ему заказан путь,
Какою следовать тропой.
Но главная её печаль
Была: «Родимый Джонни, ты
Потом скорей скачи домой,
Без остановок, мальчик мой,
А то недолго ль до беды!»
В ответ он так взмахнул рукой
И закивал, что было сил,
Так дёрнул поводом, что мать
Его легко смогла понять,
Хоть слов он не произносил.
Давно уж Джонни на коне —
У Бетти всё болит душа,
И Бетти всё полна тревог
И нежно гладит конский бок,
Расстаться с ними не спеша.
Вот пони сделал первый шаг —
Ах, бедный мальчик-идиот! —
От счастья с головы до пят
Оцепенением объят,
Поводьями не шевельнёт.
С недвижной веткою в руке
Застыл заворожённый Джон.
Луна в небесной вышине
Над ним в такой же тишине,
Безмолвна так же, как и он.
Он так всем сердцем ликовал,
Что и о шпаге позабыл
В своей руке, забыл совсем,
Что он ездок на зависть всем, —
Он счастлив был! Он счастлив был!
И Бетти счастлива сама, —
Пока он не исчез во мгле,
Горда собой, гордилась им:
Как вид его невозмутим!
Как ловко держится в седле!