Он едва сохранял человеческий вид,
Не заботясь о плоти своей.
Но, казалось мне, сердце его тяготит
То, что муки телесной страшней.
Он разрушил себя, отравил свою кровь,
И в душе его было черно.
И злодейство, как будто свершённое вновь,
Проступало на нём, как пятно.
Коль в хоромы свои короля приведут,
Обагрившего кровью поля,
Утешенья рассудка всегда сберегут
Безмятежный покой короля.
Но страдалец не может забыть ничего, —
Не ослабнет мучительный гнёт,
Даже если казнящая совесть его
Успокоится вдруг и уснёт.
И когда нестерпимая тяжесть цепей
Его хрупкие кости сожмёт,
И в бреду на убогой циновке своей
Он промается ночь напролёт,
И когда этот склеп охраняющий пёс
Дико взвоет ночною порой, —
Он почувствует ужас корнями волос,
Боль пронзит его сердце иглой.
На меня устремил он исполненный слёз,
Помутнённый отчаяньем взор.
В этом взоре прочёл я безмолвный вопрос,
Обращённый ко мне, как укор.
«Безутешная жертва! Глядит на тебя
Не докучливый гость, не судья.
Я пришёл с милосердьем к тебе и, скорбя,
Разделю твои горести я.
Будь на то моя власть, для тебя бы я смог
Благодатную почву найти,
И туда пересаженный мной, как цветок,
Ты сумел бы опять расцвести».
Строки, написанные вблизи Тинтернского аббатства, во время нового путешествия на берега реки Уай, 13 июля 1798 года
Пять лет прошло, пять долгих зим прошло,
И сладкое журчанье этих вод,
С горы бегущих, слышу я опять[7]
И вновь гляжу на скалы эти, чей
Уединённый вид внушает мне
Мысль об уединении ином:
Они возносят дикий сей ландшафт
К холодной отрешённости небес.
Под тёмным клёном лежа на траве,
Вновь вижу я знакомые места,
Зелёные фруктовые сады,
Которые до зрелости плодов
Теряются среди окрестных рощ,
Не нарушая девственный пейзаж.
Живые изгороди, как лесок
Разросшийся, встают передо мной,
И пасторальные жилища, к чьим
Дверям вплотную зелень подошла;
Среди деревьев вьющийся дымок
Мне словно о бродягах говорит,
В лесах живущих, или о сырой
Пещере, где сидит анахорет
У своего костра.
И пусть сам край
Пять долгих лет был скрыт от глаз моих,
Как скрыт ландшафт прекрасный от слепца,
Но эти воплощенья красоты
Средь шума городского и в тиши
Уединённой комнаты моей
Бодрили плоть, животворили кровь
И врачевали мой упавший дух
В часы изнеможенья и тоски,
И чувствовал такую радость я,
Какой, наверное, подчинено
Всё лучшее, что в человеке есть,
Вся безотчетная его любовь
И доброта. Любимым берегам
Обязан я высоким даром — тем
Блаженным просветлением, когда
Не мучают загадки бытия,
И этот мир непостижимый нас
Не изнуряет и не тяготит,
И всё легко, и мы ведомы лишь
Любовью безмятежною, пока
Дыханье наше словно бы замрёт,
И даже остановится почти
Движенье крови: тело будет спать,
Но полной жизнью жить начнет душа;
Гармонией умиротворены,
Мы обновлённым зреньем суть вещей
Увидеть сможем.
Если это лишь
Мечта пустая, всё ж как часто я
Во тьме ночей, в чередованье дней
Безрадостных, когда докучный мир
Своею бесполезной суетой
Томил меня и сердце надрывал,
Как часто обращался я к тебе
В моей тоске, лесной скиталец
Уай, Стремясь душой на берега твои!
И вот в мерцанье потускневших грёз
И мыслей, вспоминаемых с трудом,
С какой-то нерешимостью моё
Воображенье оживает вновь;
Я снова счастлив здесь, но в этот миг
Не менее приятно думать мне,
Что нынешние чувства лишь залог
Блаженств грядущих. Я надежды полн,
Хоть сильно изменился с той поры,
Как в первый раз взошёл на эту высь,
Когда скакал, как молодой олень,
По горным кручам и по берегам
Глубоких вод и больше походил
На перепуганного беглеца,
Чем на счастливца. А природу я
(И даже в дни неистовых забав
Мальчишеских, забытых навсегда)
Боготворил. — Мне трудно передать,
Каков я был! Гремящий водопад
Любил я страстно; дикая скала,
Цветущая гора, дремучий лес,
Их линии, их цвет — без всяких чар
Мне голову кружили: это был
Стихийный и беспримесный восторг,
Без слов, без мыслей, и питался он
Лишь тем, что видно взору. Время то
Давно прошло и унесло с собой
Все упоенья бурные. Но я
Не сетую, не сокрушаюсь — мне
Иные были посланы дары.
И на природу я теперь гляжу
Не как бездумный юноша, и в ней
Я часто слышу музыку добра,
Которая печальна и нежна,
Но вместе с тем способна подчинять
И взыскивать. Я чувствую во всём,
Волнения и счастья не тая,
Присутствие возвышенных начал,
Ту благодать, разлитую вокруг,
Какой полны и солнечный закат,
И воздух, и округлый океан,
И небо, и сознание моё,
Тот дух, что управляет искони
Всем мыслящим и мыслимым, и всё
Собой насквозь пронзает. Оттого
Я так люблю и горы, и леса,
И пастбища, и то, что рождено
Землёй зелёной, весь могучий мир
Глаз и ушей, что полусотворён[8]
Ими самими; и природа мне
Дала язык для выраженья чувств:
Она — опора помыслов моих,
Блюстительница сердца и душа
Всех нравственных стремлений.
вернуться
8
Эта строка очень похожа на восхитительную строчку Юнга, точное звучание которой я не могу припомнить.