Отец старался говорить с иронией, но Любочке слышались в его голосе непривычные заискивающие нотки. Он ухаживал за Осипом:
— Вы кушайте, пожалуйста, не забывайте. Чудесная форель, только сегодня привезли с Мызы.
Но Осип не замечал его усилий.
— Несправедливо это — гнать нас на бойню, когда в тылах отсиживаются те, за кого папенька с маменькой заплатили, — рассказывал он Любочке, устремив на нее ясный прямой взгляд. — Я сразу в газету пошел, чтобы врагов трудового народа как следует пропесочили. Там с вашим батей и познакомились.
Любочка сидела, вжавшись в спинку стула, всем телом чувствуя взволнованное напряжение отца и спокойный, уверенный напор гостя, который не был ни развязным, ни наглым, а просто ощущал себя вправе делать и говорить то, что хочет.
— Папа взял у вас интервью? — спросила она, натуженно улыбаясь.
— Ну, поговорили… Я ему: так и так, кровь за вас проливал, имею два ранения и контузию. Давайте помогайте. А не будете писать о народных нуждах, мы вас реквизируем.
Антон Эмильевич захохотал:
— Я, конечно, изумился: «Да вы кто такой?» А он мне: «Российский большевик!»
Любочка все поняла. В последнее время отец часто намекал на то, что они, как золотые рыбки, живут в стеклянном шаре, видят все в искаженном свете, да и не особо задумываются, что происходит за пределами их аквариума: корм пока есть, вокруг гроты, тропические водоросли, добрые соседи вуалехвосты — чего еще надо? А между тем стекло уже дало трещину.
Антон Эмильевич хотел знать, что творится в Красных казармах и заводских цехах, именно поэтому он пригласил к себе большевика. Но Осип Другов говорил такое, что волосы становились дыбом:
— Да, мы не желаем победы России в войне, потому что такая война должна быть проиграна. Но это будет не наше поражение, а Временного правительства. Буржуазия заставила нас убивать братьев-рабочих из Германии и Австро-Венгрии, вы вдумайтесь — сколько людей побито! И ради чего? Нет уж, коль скоро мы получили оружие в свои руки, мы обратим его против нашего настоящего врага: помещика, фабриканта и прочих угнетателей трудового народа.
Он не боялся насилия: еще одна, на этот раз пролетарская революция была для него самым желанным развитием событий, а если понадобится — то и гражданская война.
Он совершенно не ценил культуру и искусство.
— Приезжал к нам в госпиталь театрик один, — усмехался Осип в прокуренные усы. — Вышел какой-то хмырь — маленький, волосенки как корова прилизала — и давай голосом выделывать. Дамы наши, благотворительницы, в ладоши хлопают, «браво» кричат… Это значит «молодец» по-нашему. А я сижу и думаю: «Эх, гранату бы мне!» Чего придуриваться друг перед другом? Ведь паршиво поет — слушать невозможно. Не-е-ет, надо показывать, что ты культурный… А я и без них в люди выбился — мандат Совета солдатских депутатов имею! Мы построим все по-другому… Власть будет принадлежать людям труда, а дармоедов мы уничтожим — факт, а не реклама!
— Как же вы их будете отличать? — вежливо поинтересовался Антон Эмильевич.
— Да очень просто! Кто пользу приносит, тот пусть живет. А кто дармоед — того на фонарный столб. Вот у вас, Антон Эмильевич, профессия очень полезная…
— Погодите, — перебила Любочка. — Так это значит меня — на фонарный столб? Я как раз и есть дармоед.
Осип ничуть не смутился:
— Это потому что буржуазия загнала вас в такие рамки. К нам большевичка одна приходила, рассказывала про женский вопрос. Вы подумайте, какую пользу рабочему классу могли бы приносить бабы, если бы им разрешили трудиться наравне с мужчинами! Чем бы вам, Любовь Антоновна, хотелось заняться?
Любочка обвела взглядом комнату, обеденный стол:
— Ну, скажем, открыть ресторан…
— Это никак не получится, потому что частную собственность мы запретим. А вот толковые люди в общественном питании нам потребуются. Пойдемте, Антон Эмильевич, покурим, а то мочи нет. У вас здесь махру курить нельзя — потолки зажелтеют.
Они вышли на крыльцо. Потрясенная Любочка некоторое время смотрела, как горничная сервирует стол к чаю. Потом не выдержала и подошла к открытому окну.
— Вы все-таки уточните: что собираются делать большевики, если они придут к власти? — попросил Антон Эмильевич Осипа.
— Заводы — рабочим, землю — крестьянам. — Осип говорил, будто рубил воздух. — А главное — долой войну. К нам то и дело приезжают делегации с фронта, просят, чтобы мы сменили их полки. А за что мы пойдем умирать? За министров-капиталистов? Нет уж, баста!
— Положим, землю крестьяне и так забрали… — проговорил Антон Эмильевич. — А что до фабрик — вы и вправду думаете, рабочие смогут управлять производством? Это все равно что отдать больницу больным.