– Мне тоже родители напоминают: «Не морщи лоб!» А как его не морщить?
– И я говорю. Откуда я знаю, морщу я лоб или нет…
– «Когда увидите первые морщины в двадцать пять лет, тогда поймете» – так говорит моя мама.
Ася, небрежно шлепая босыми ножками, побежала в дом.
Маша с Игнатом прошли следом. Вошли в прохладный, душистый, добротно пахнущий деревом и свежим ремонтом дом. На двери Асиной комнаты висела табличка: «Бейкер-стрит, 221В».
– К Аське не заходи! – предупредил Игнат, – у нее всегда свинарник.
– Ну вот еще! – откуда-то из глубины своей комнаты глухо проворчала Ася. – У меня художественный беспорядок! Перформанс.
– Ну, – пожал плечами Игнат. – я вижу свинарник, ты видишь перформанс.
– Да. Я художник. Я так вижу! – Ася надулась на брата Игната. – Интересно, а что увидит Маруся? Заходи. – Девочка, распахнув двери, широко повела рукой, приглашая Машу в свою комнату.
На Машин неискушенный взгляд, пятнадцатилетняя Ася оказалась хорошим художником. Стены были увешаны ее рисунками, набросками, акварелями. Правда, висело все это без рамок, неоформленное, прикнопленное, приколотое булавочками, прицепленное скотчем кое-как, налезало одно на другое, но в этом всем была какая-то изумительная прелесть, обаяние, ирония. Какой-то беспорядочный порядок, с которым легко было согласиться и смириться. Так же как с Асиной гигантской болтающейся клетчатой смешной рубашкой. Среди рисунков на стенах было немало портретов: и карандашные наброски с изображением брата, уморительные шаржи и один дивный набросок, где Игнат пялился с картинки прямо на тебя, удивленный, радостный и одновременно смущенный, как ребенок. Вроде как: «Ой, ты кто, девочка, а?»
Маше показалось, что она очень долго стояла как осел, нет, как баран, неприлично уставившись на этот портрет, и еле заставила себя отвести взгляд.
– А как ты находишь здесь то, что тебе нужно? – спросила она осторожно, разглядывая кучи вещей, явно торопливо сваленных на диван, на стол и в угол, скорей всего еще не разложенных после переезда. Спросила, чтобы не молчать. И чтобы опять не уставиться на Игнатов портрет.
– А очень просто. Я включаю в себе Шерлока Холмса. – Ася с ногами забралась в кресло и уже набрасывала что-то в блокнот, проворно шурша карандашом, по-птичьи вертя головой, мелко поглядывая. Маша, как перед фотографированием, пригладила волосы и опять пожалела: «Вот дура! Ну кто мешал задержаться, умыться и ресницы подкрасить!» – А Шерлок Холмс думает, кх-кх! – продолжала Ася. – If I were Asya Dobrovolsky, where I could put the thing I was looking for? А вот если бы я был Асей Добровольской, куда бы я мог положить эту вещь, которую я ищу? И сразу находит. То есть я нахожу. – Ася рывком выдрала лист из блокнота, откуда-то выудила цветную яркую кнопку, вспрыгнула на стул и поместила Машин портрет на стенку рядом с тем самым портретом Игната.
Ох, Маша даже зажмурилась, смутилась, смешалась, стушевалась и что там еще говорят в таких случаях. А Игнат вдруг кашлянул, сурово зыркнул на Асю, сразу засобирался, быстро попрощался и ушел. Нормально, вообще? Маше даже показалось, что уж слишком он заторопился и попрощался сухо. Только что гоготали, как сытые гуси под чьим-то забором, а сейчас выпрямил спину, такой важный, преподаватель, аспирант, можно сказать, прямо аспирантище.
«Ну вот… – подумала она тогда про себя и скисла, – еще этого мне не хватало!» А чего именно, она себе боялась признаться. Но как будто всю накопленную за эти полчаса или сколько-то там, согретую солнцем короткой прогулки радость со вкусом ворованной черешни, все совпадения и попадания – все это как будто унесли в Игнатовом дурацком портфельчике, как будто ее, этой радости, и не было, а все вдруг придумалось, показалось. «Ну и потом, чего я хочу? – думала она. – Лохматая, ненакрашенная, в старых шортах, какая-то одна из тысячи студенток университета».
И хотя Маша серьезно приуныла, не признаваясь себе в этом, стараясь не показывать это свое уныние забавной, очаровательной Игнатовой сестричке, в тот же день она познакомила ее со своими друзьями, с соседями и заочно – с Мирочкой и ее сестрой Раюней, будущими врачами, которые уехали с родителями в Израиль. Показала квартиру, где они жили, стол под виноградом, где все вместе сидели – играли, читали, ели. Познакомила и со своей сливой-венгеркой. Они с Асей даже забрались туда и немного посидели среди ветвей. Правда, говорить Маше хотелось тогда только о том, о чем ни с кем говорить было нельзя. А уж тем более с Асей.
– Втрескалась я, короче. Накрепко втрескалась, – констатировала Машка. – Влюбилась. Коза.