– Вы, быть может, хотите быть представленным леди Холдершот? – осведомился Бестужев с невинным видом.
– Я? Пожалуй, нет. Терпеть не могу спиритизма, а эта почтенная дама на нем, простите, помешана…
– Да, я заметил.
– Простите, я вынужден откланяться. Меня ждет дама…
– Приятно было познакомиться, – кивнул Бестужев.
Глядя вслед осанистому прохвосту, Бестужев вздохнул: вот бы в Шантарск его, к Мигуле при ассистировании Зыгало и Мишкина, надолго отбили бы охоту изображать из себя невесть что, не зная ни языка, ни обычаев…
Глава третья
Безмятежные будни высшего света
Погасив папиросу, он встал и неторопливо покинул салон. Ни Штепанек, ни Луиза здесь так ни разу и не появились. Он не помнил, курит ли американка – со столь эмансипированной девицы станется – но инженер дымил, как паровоз, значит, теоретически рассуждая, может здесь появиться. С тем же успехом объявиться может в турецкой бане, в одном из ресторанов или кафе, на палубах… но ведь не разорвешься же!
Прихватив с собой купленную у стюарда газету, Бестужев направился на шлюпочную палубу, где еще не был – в надежде, что там, может, и повезет. Ничего другого не оставалось: болтаться там и сям в надежде на счастливый случай, на чудо…
Интересно! Очень быстро он обнаружил за собой, если можно так выразиться, слежку. Настолько неискусную, что происходящее и не заслуживало столь серьезного обозначения… Просто-напросто молодой человек из курительной последовал за Бестужевым – старательно выдерживая некую дистанцию, то ускоряя шаг, то замедляя, опять-таки держась чрезвычайно неуклюже. Разумеется, возникни такое желание, от этого чудака можно было избавиться вмиг, проделав это столь искусно, что юнец и не понял бы происшедшего, остался бы стоять с разинутым ртом, гадая, куда Бестужев мог деться. Но, с другой стороны, зачем? Никакой необходимости в том нет, наоборот, если к тебе прилепился кто-то непонятный, лучше подольше потаскать его за собой, авось что-то и прояснится…
Он поднялся на шлюпочную палубу, самую верхнюю, под открытое небо. Над головой вздымались исполинские трубы, из жерл которых сносило вправо густые шлейфы дыма, небо казалось ясным, гладь океана – безмятежной. Какое-то время Бестужев постоял у борта, меж двумя зачехленными шлюпками, бездумно глядя в море и не испытывая никаких особенных чувств от столь необычной обстановки: необозримая морская гладь, наблюдаемая с верхней точки гигантского корабля, неудержимо вспарывавшего волны, безграничный свод небес, необычно пахнущий океанской свежестью воздух… В другое время он, возможно, проникся бы поэтикой окружающего, безусловно здесь присутствовавшей, но не теперь, когда в голове досадливой занозой сидел один-единственный вопрос, на который не удавалось подыскать ответа…
Он добросовестно прошелся круговым маршрутом вдоль всей доступной пассажирам палубы – столь же неспешно, как прочие обитатели первого класса, гулявшие здесь. И не увидел среди них ни Штепанека, ни Луизы. Сплошь незнакомые лица. Уныние подкрадывалось нешуточное. Все выглядело бесполезным, нелепым, ненужным – самонадеянный мальчишка, вздумав разыгрывать великого сыщика, столь опрометчиво поднялся на борт этой громадины, где нужного человека отыскать оказалось не легче, чем иголку в стоге сена. А потом придется пересекать океан в обратном направлении, ничего не добившись, имея не один день для печальных размышлений о поражении и собственной глупости…
Он попытался взять себя в руки – как-никак пара дней еще оставалась в его распоряжении. С тоской посмотрел вперед, в сторону корабельного носа, туда, где шлюпочная палуба заканчивалась запретным для пассажиров ходовым мостиком. Там рулевая рубка, там каюты капитана и офицеров – тех, кто только и мог помочь ему в поисках, но власти над ними у Бестужева нет никакой, принудить их невозможно, а придумать какую-нибудь хитрую уловку, когда они совершенно добровольно покажут список пассажиров и дадут необходимые пояснения, представляется уже совершенно невыполнимым… Ну, что здесь можно придумать, господи?
Усевшись в оставленный кем-то у борта раскладной шезлонг, он развернул газету под названием «Атлантик дейли бюллетин». Газета была объемистая, в двенадцать страниц, и издавалась здесь же, на пароходе, благодаря все той же размашистой поступи технического прогресса. Самые свежие и интересные новости сообщались с берега посредством радиотелеграфа и ежеутренне обнародовались с помощью судовой типографии. Достаточно было выложить несколько шиллингов.
Одна маленькая закавыка: эти чертовы британцы в спеси своей как-то совершенно не задумывались над тем непреложным фактом, что по всей Европе (которую они высокомерно именовали «континентом») основным языком для общения меж представителями самых разных народов служит французский. И газету, соответственно, печатали на своем родном языке, которым Бестужев не владел совершенно. Так что он и сам толком не знал, зачем ее приобрел – разве что для дальнейшего поддержания образа беспечного, праздного путешественника; очень многие каждое утро покупали газету у стюардов, вот и он собезьянничал, машинально как-то…
Сердито хмурясь, перелистал страницы, чувствуя себя неграмотным крестьянским мужиком из какой-нибудь Олонецкой губернии, угодившим в стольный град Петербург и не способным прочитать ни единой вывески. Опознав слово «Париж», а чуть позже «Россия» и «полиция», добросовестно проштудировал, если можно так выразиться, всю заметку. Судя по всему, это были новые известия о тамошней пикантной ситуации, возникшей после разоблачения Гартунга – ну да, вот его фамилия красуется. Скандал в высших политическо-полицейских сферах явно еще бушует – но поди пойми, что тут англичане на своем наречии накорябали… Китайская грамота, и все тут…
Спуститься вниз, кликнуть очередного безропотного стюарда, привыкшего выполнять самые причудливые прихоти гостей, велеть перевести? Он, конечно, переведет, но к чему все это? Даже сейчас, не владея английским, можно безошибочно угадать содержание статьи: новые отставки и новые разоблачения, виновники неуклюже оправдываются, стоящие у власти политики пытаются все затушевать, а политики оппозиционные, как им и положено, нагнетают страсти, не истины и справедливости ради, а из своих мелконьких шкурных интересов… Эта страница жизни бесповоротно перевернута, главное, все обошлось, удалось покинуть Францию целым-невредимым и даже вяло позлорадствовать над проигравшим Гартунгом…
В конце концов он отложил газету и смотрел на море – долго, но отнюдь не бездумно.
Лишь два пути предстают – либо искать Штепанека самостоятельно, что является уже задачей непосильной, либо обращаться за содействием к местным властям, то есть к капитану… вот только с чем прикажете?
Безусловно, не стоит представлять себя сыщиком, а Штепанека обвинять в совершении какого-то уголовного деяния – во-первых, подкрепить этакое самозванство нечем, во-вторых, даже если при самом фантастическом исходе авантюры ему и поверят каким-то чудом, то Штепанека до прибытия в порт назначения просто-напросто посадят под замок, уж на таком-то гиганте найдутся помещения, которые нетрудно приспособить на роль узилища… Не годится.
Тогда? «Господин капитан, я русский доктор Иоганн Фихте, ускользнувший от меня подопечный, нуждающийся в незамедлительном продолжении курса лечения…» Что за больной? Обладатель некоей экзотической заразной хвори, которую может передать другим пассажирам? Не годится – такая паника поднимется… Душевнобольной, ради его же собственного блага нуждающийся в душеспасительной беседе наедине со своим доктором, пустившимся вслед через океан? Вот это гораздо более предпочтительно, нежели вариант с бациллоносителем…
Так… Цинично рассуждая, внешних признаков у психических болезней не существует, и обвинить человека в том, что он умалишенный, гораздо проще, нежели…
Нет. Любая авантюра с «врачом», преследующим беглого пациента, отпадает бесповоротно. По тем же примерно причинам, что и вариант с «сыщиком». Снова решительно нечем подтвердить свою причастность к славной когорте эскулапов, к тому же на столь роскошных кораблях непременно есть собственный лазарет, а значит, и опытный врач, быть может, и не один… Уж перед ними-то ни за что не сыграть убедительно настоящего доктора.