— Незачем, друзья, утешать себя наивными надеждами. Не знаю, не представляю себе, как мог бы спастись Ван…
— Все равно он спасется и вернется к нам! — не удержалась я. — Ведь товарищ Ван…
— Погодите, Галя, не перебивайте меня, — строго остановил меня Николай Петрович. — Я, вероятно, не хуже вас знаю, на что способен Ван Лун с его отвагой, рассудительностью и опытом. Но сейчас не нужно обманываться. Он находится в страшном, невероятном положении… если он еще жив. Мы ничем, решительно ничем не можем помочь ему — по крайней мере до тех пор, пока Вану не удастся спастись и снова очутиться на земле… Хочу верить, друзья мои, что ему удастся это сделать, — добавил он после тягостной паузы. — Но даже если Ван Лун вырвется из лап этой ужасной стрекозы — подумали ли вы, как он сможет вернуться к нам? У него осталось мало кислорода, я подсчитал: не больше чем на шесть-семь часов. Н он не знает, куда идти, где находится наш корабль…
Мне стало страшно: об этом я и не подумала!
— Если мы не можем помочь Ван Луну, пока он находится в когтях крылатого хищника, то обязаны оказать помощь после его освобождения… Поэтому надо сейчас же настроить наш передатчик на волну его приемника и начать подавать ему сигналы. Мы поможем ему вернуться… если Ван будет в состоянии нас услышать…
Через десять-пятнадцать минут, как только большой радиопередатчик астроплана был перестроен на нужную волну, Николай Петрович произнес первые слова призыва к товарищу Вану. Но его голос прерывался, волнение не давало ему говорить. И Николай Петрович разрешил мне заменить его у микрофона. Сначала мне было тоже очень трудно, и я чуть не заплакала: я зову Ван Луна, говорю ему, как найти дорогу к нам, а он, может быть, слышит меня и не может сдвинуться с места, как я тогда в пещере… а может быть, совсем уже не слышит… Нет, нет, смелый Ван Лун обязательно спасется — и я помогу ему вернуться!
Что делали Николай Петрович и Вадим Сергеевич все это время, — я даже толком не знала, я могла думать только о товарище Ване. Сидя у большого иллюминатора, откуда был виден весь склон ущелья, я звала Ван Луна и смотрела, смотрела, не покажется ли он. Проходили минуты, десятки минут, часы, но товарища Вана не было, а я все звала…
И вот уже начали спускаться сумерки. Они здесь совсем яе такие, как на Земле. Светлые серые облака за ущельем начинают покрываться фиолетовой дымкой — и почемуто все деревья, скалы, папоротники вырисовываются резче, яснее даже, чем днем. Будто их кто-то окрасил, подрисовал тушью, В воздухе проносятся светлые и темные тени, как от быстро бегущих облаков. А видно все так же хорошо. Но темных теней становится больше и больше, они пробегают все чаще. Так продолжается около получаса. Потом небо вдруг сразу темнеет и наступает странный фиолетовый сумрак. Это еще не ночь, но едва лишь возник этот сумрак — уже ничего не увидишь в десяти шагах, все контуры делаются расплывчатыми, туманными и неясными.
Так вот, начали спускаться сумерки. Я понимала: еще полчаса, и Ван Луну будет очень трудно найти наш корабль даже по непрерывным радиосигналам, которые я подавала ему. И я уже хотела попросить Вадима Сергеевича включить наружный прожектор, чтобы товарищ Ван видел издали корабль. Но в этот момент мне показалось, что на склоне ущелья, неподалеку от высокой скалы, на которой развевались флаги, я увидела двигающуюся фигуру. Я зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть: а вдруг это мне показалось и я напрасно заставлю Николая Петровича волноваться еще больше?..
Но, нет, это был Ван Лун! Тогда я закричала:
— Ван идет! Ван идет! Николай Петрович, Вадим Сергеевич, Ван идет, смотрите!
Николай Петрович взглянул в иллюминатор и сразу же скомандовал:
— Вадим, ему плохо, он задыхается! Скорей!
Я сначала не поняла, что хочет делать Николай Петрович, а потом уже было поздно. Он и Вадим Сергеевич быстро надели скафандры и пошли навстречу Ван Луну. Если бы я сразу сообразила, то пошла бы вместо Николая Петровича: конечно, неправильно, что они оставили меня в каюте! Но я ничего не успела сказать…
Самое главное — товарищ Ван жив, он возвращается, наш отважный, замечательный Ван Лун! Да разве я хоть на минутку могла сомневаться в том, что он вернется! И слезы почему-то катились у меня по щекам, хотя я тогда не ощущала их, только потом заметила, что лицо у меня мокрое… Как странно: человек радуется, а из глаз катятся слезы…
Ван Лун уже спускался по склону. Но почему его так шатает, почему он спотыкается? Конечно, он очень устал. Да нет, не только устал — ему ведь не хватает кислорода! Ему нечем дышать! Ой, он чуть-чуть не упал! Удержался на ногах, сделал несколько шагов — и снова зашатался… Упал! Оперся руками о землю, сел, пытается подняться — и снова падает…
— Скорее! Ван задыхается! На помощь! — кричала я неизвестно кому.
Снизу медленно-медленно (или это только так казалось мне отсюда?) к Ван Луну поднимался по склону кто-то в скафандре: я, конечно, не могла разобрать, кто именно. Но потом сообразила, что это Вадим Сергеевич: Николай Петрович не мог бы так энергично взбираться на склоны, чтобы сократить путь. Молодец Вадим Сергеевич, он подымается не по обходной легкой дороге, а прямо по круче! А сзади, следом за ним, спешит и Николай Петрович. Ох, хоть бы они успели, ведь до Ван Луна еще далеко!
Я увидела, что товарищ Ван опять пытается встать; нет, он уже не может идти, он ползет на коленях, опираясь на руки, к самому крутому месту склона… Что он делает? Сидит на земле… снимает шлем… Что это? Зачем? Но я тут же поняла, что Ван Лун решил снять шлем, потому что даже насыщенный углекислотой воздух Венеры сейчас для него лучше, чем отравленный воздух в шлеме.
Сняв шлем и бессильно уронив его на землю, Ван Лун увидел товарищей, спешивших к нему на помощь. Он махнул рукой и как будто хотел что-то крикнуть. Зачем, зачем тратить силы, товарищ Ван! Скорее спускайтесь, скорее!
Словно услышав меня, Ван Лун поднялся на ноги, оставив шлем на земле, и, шатаясь, начал спускаться навстречу Вадиму Сергеевичу. Нет, лучше бы он оставался на месте! Ему трудно было удержаться на крутом склоне, и он, взмахнув руками, упал. Но, к счастью, не покатился вниз по острым камням — они могли бы поранить его не защищенную теперь голову. Он уже не мог двигаться, а лежал неподвижно, с бессильно запрокинутой головой. Если он пошевельнется, то может скатиться вниз, разбиться… Вадим Сергеевич, скорее! Ван Лун задыхается! И темные тени пробегают все чаще, сейчас станет совсем темно!
Но вот Вадим Сергеевич добрался к лежавшему без всякого движения Ван Луну и начал стаскивать его вниз, не ожидая приближения Николая Петровича. В этот момент небо, как всегда бывает на Венере, почти сразу потемнело, и все покрыл собой фиолетовый туман. Я уже ничего не могла видеть.
Я включила наружный прожектор, хотя не знала, как направить луч в их сторону. Зато теперь они могли отчетливо видеть местонахождение корабля. Потом наполнила кислородом из баллона две подушки — я запомнила, как делал это Вадим Сергеевич, когда Ван Лун приводил в сознание Николая Петровича. Мне казалось, что я проделала это очень быстро. Но не успела я развернуть постель Ван Луна, как услышала стук открывающегося люка и тяжелые, медленные шаги. Идут!
Николай Петрович и Вадим Сергеевич внесли Ван Луна и вытащили его из скафандра. Страшно было смотреть на посиневшее лицо Ван Луна, на его полуоткрытые запекшиеся губы. Николай Петрович увидел подушки с кислородом, удовлетворенно кивнул головой и приложил наконечник трубки к губам Вана. А Вадим Сергеевич поднимал и опускал его руки. Но Соколу не пришлось долго заниматься искусственным дыханием: Ван Лун спустя минуту-две вздохнул и пошевелился. Отравление углекислотой, очевидно, было небольшим. Ван Лун вдыхал полной грудью кислород из подушки, которая быстро худела. Я держала наготове вторую. Лицо товарища Вана прояснилось, с него начала сходить синева. Наконец открылись глаза, и даже на губах появилось какое-то подобие улыбки. Он сделал еще несколько глубоких вдохов, а когда я хотела заменить подушку с кислородом, отстранил ее и решительно сказал еще слабым голосом: