— Конечно. Я включил его тотчас, как только начался этот самый, как вы говорите, «выход». И автомат аккуратно делал свое дело. А для того чтобы подробнее зафиксировать это интересное явление, я даже ускорил его действие: автомат делал вдвое больше снимков в минуту, чем обычно. И теперь здесь, в этой алюминиевой коробке, лежат результаты его работы: двадцать пять метров снятой пленки. Это — неплохая часть будущего фильма о нашем космическом путешествии. Будет чем поинтересоваться людям, когда мы возвратимся на Землю… Кстати, друг мой, что скажут родные, узнав о вашем исчезновении?
Вопрос Николая Петровича затронул ее самое больное место. Это было именно то, что мучило Галю больше всего. Одно дело — решиться на что-нибудь, даже самое отчаянное: тогда, сгоряча, не думаешь о последствиях. Зато потом, когда все уже сделано, когда отрезаны все пути назад, начинают мучить иные мысли, которые ты раньше нарочно отгоняла от себя. Родные… это значит — мама, милая, заботливая, которая не раз тревожно говорила ей: «Ох, Галинка, берегись, горячая ты голова! Не доведут тебя до добра твои сумасшедшие увлечения…»
— Видите ли, Галя, — продолжал Рындин ласково, — я представляю себе, как волновался бы я сам, если бы вдруг вот так неожиданно исчезла моя дочь. Неужто родные совершенно ничего не знали о ваших намерениях?
— Я расскажу вам, Николай Петрович! — Галя решила не скрывать ничего. — Моя мама, конечно, знала… Я не раз говорила ей о том, как мне хотелось бы полететь на Венеру. Ну, а она смеялась над моими планами, называла их детскими выдумками… Разве ее убедишь? Уезжая, я оставила письмо, в котором написала, что обязательно полечу. Но я думаю, мама все равно не поверила мне. А теперь… теперь она, конечно, думает, что я в институте.
Николай Петрович поднялся из-за стола.
— Нет, теперь уже не думает, — сказал он твердо.
— Почему? — озадаченно спросила Галя.
— Она уже не думает так, — повторил Рындин. — Вчера, когда вы с Ван Луном готовили ужин, я сообщил в разговоре с Центральным земным постом управления о вашем появлении. И просил передать об этом вашей матери. Кроме того, от имени всех членов экспедиции передал настоятельную просьбу — чтобы ваша матушка к нашему возвращению приготовила для вас хорошую порцию березовой каши… слышали, что это такое — березовая каша? Ах, не приходилось? Жаль, жаль! Знаете, глядя на вас, мне хочется изменить некоторым моим старым-старым убеждениям. Я всегда считал так называемые телесные наказания варварством. Но сейчас мне почему-то кажется, что хорошая порка была бы для вас благодеянием… Конечно, уже не теперь, а намного раньше. Но, может быть, ваша матушка и удовлетворит нашу просьбу, как вы думаете, сударыня?
В шутливом тоне Николая Петровича Галя явственно ощутила и серьезные нотки. Она опустила голову: оправдываться, защищаться было ни к чему. А Николай Петрович так ласково журил ее, что чем-то напомнил маму.
— Впрочем, хватит об этом, — вдруг изменил свой тон Рындин. — Будем надеяться, что все обойдется. А теперь вот что: идите, друг мой, в каюту. Если Ван Лун и Сокол еще не проснулись, будите их, довольно им спать. Позавтракаем — и за работу. Да и вы, вероятно, хотите есть, да? Проголодались немножко? Как только будет готов завтрак, позовите меня. Я тоже что-то проголодался.
А когда Галина Рыжко исчезла за дверью рубки, Николай Петрович посмотрел ей вслед и покачал головой:
— Хорошая девочка, но надо держать ее в руках. Голодная тренировка, что ты скажешь?.. И он снова погрузился в свои записи.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
Вскоре в ракетном корабле закипела работа. И Сокол и Ван Лун почувствовали себя неловко, когда узнали, что академик поднялся значительно раньше их и давно уже занят делом. У них ведь тоже было немало работы.
Как мы уже знаем, каждый из участников экспедиции имел свой круг обязанностей, заранее разработанный при подготовке путешествия. Но в первые же дни путешествия кое-что изменилось — прежде всего из-за появления Галины Рыжко, которая не только с готовностью бралась за любую работу, лишь бы быть полезной, но и старательно, точно ее выполняла.
Самым сложным делом для Ван Луна были обязанности штурмана астроплана, связанные с кропотливыми вычислениями: они отнимали большую часть его времени. Конечно, в первые дни полета Ван Лун мог почти не заниматься штурманским делом, потому что астроплан с момента вылета находился под постоянным наблюдением земных постов управления. Зоркими глазами радиолокаторов эти посты следили за полетом астроплана, отмечали на звездных картах его путь, производили проверочные вычисления курса и при помощи мощных радиоимпульсов заставляли ракетные двигатели корабля исправлять малейшие неточности. Сейчас же, когда астроплан вышел из сферы земного притяжения и лег на безупречно правильный курс, исправлять было уже нечего. С этого курса корабль без какой-либо особой причины уже не мог сбиться и должен был с точностью часового механизма через 146 дней достигнуть той точки мирового пространства, где в это время окажется на своей орбите Венера. Что же тут делать штурману?