О том, что самому тоже придется существенно замедлиться, я подумал позже. Вернее, осознал уже по факту, когда ладонь, вжатая в простреленную грудь, стала ощутимо терять чувствительность, тепло и вообще жизнь. Зато взгляд дяди Портера постепенно начал проясняться. Вот только времени на другие неотложные дела оставалось все меньше и меньше. Например, на песенника, зависшего над столом.
Старикан, в отличие от того, кого я пытался спасти, смотрел на меня, не отрываясь. И в этом взгляде, что называется, царило одно-единственное чувство. Чистейшее обожание. Словно я был предметов всех мечтаний или что-то вроде того. Выглядело это крайне дико и ещё более непонятно, поэтому подумалось правильным спросить:
– Что-то хочешь мне сказать?
Наверное, выражаться нужно было точнее, но поскольку я внутренне уже настроился на разговор, для старика мои слова стали чем-то вроде разрешения. Чтобы тонкие губы выдохнули:
– Мейстер…
Опять это странное прозвище? Ну да ладно.
– Вы пришли ко мне…
И тут, по ноткам исполненной надежды в голосе, стало понятно: меня приняли за кого-то другого.
– Вы позволили…
Пробить себя гарпуном. Дал лишку, кстати. Можно было ограничиться куда менее глубоким… э… проникновением. Не очень-то приятно ощущать где-то под ребрами песенное острие.
Зато старикан, похоже, кайфует. И ещё его придыхательное «позволили»… Допуск к телу так повлиял? Видимо, большая редкость в местных кругах и только по праздникам, если доставила столько восторга.
– Зачем ты стрелял?
Если бы первый приказ отменился, он явно бухнулся бы на колени. А так только слезы потекли. Счастливые до неприличия.
– В надежде, что вы… Если даже эта потасканная дрянь… Вы отметили её лишь за то, что стала помехой… И я подумал…
Дрянь – это сонга имеется в виду. Вот с помехой загадочнее. Кому и чем могла помешать Дарли? Наверное, стоило подождать, пока она очнется, и расспросить, но кое-кто уж слишком нетерпелив. А мне теперь только и остается, что гадать. И пробиваться через темноту наощупь.
– Тебе было разрешено думать?
– Мейстер… - Слезы брызнули с новой силой. – Я служил дому Чаш всю свою жизнь… Я лишь надеялся…
Чаш? А, стаканов, кружек, бокалов. Вроде того, что на клейме?
– Я уже слишком стар. Я всего лишь хотел…
Что-то получить, это ясно. Видимо, какую-то награду. Или то, что сам считает наградой.
– Этот Портер… Я знаю, он был удобен для вашего плана. Такой энергичный и такой непримиримый. Но теперь, когда ваш брат уже близок к концу пути…
– Брат?
Старикан вздрогнул и испуганно залебезил:
– Простите, мейстер, мне не следовало… Конечно, он всего лишь… Всего лишь жалкое подобие вашей светлости! Ему никогда бы не удалось, даже с участием той дряни… Никогда!
А брат, значит, я? Того, кто эти братские узы видал в гробу и белых тапках. Итак, семья у меня все-таки есть. Правда, воссоединяться со мной она не очень-то жаждет. Да и у меня, признаться, после таких намеков, желание не загорелось.
Где-то вдалеке взвыли сирены. Сначала скорой, потом – полиции. Медики явно прибудут первыми, как всегда. Гримасы страховой медицины: борется за получение клиентов всеми силами. Потом-то хоть трава не расти, но заполучить – святое дело. А полицейским платят бюджетно и по плану, у них во главе угла норматив.
Но когда они все доберутся сюда, непременно возникнет куча вопросов, отвечать на которые придется, прежде всего, мне. И если с пулевым ранением ломать голову не нужно, то вожделеющий старик – не лучшая тема общения с детективами.
– Что я могу сделать для тебя?
– Мейстер…
Его глаза натурально сияли. Наверное, свой вклад в эффект вносили и слезы, но внутрь меня тоже постепенно пробивалось что-то… Возможно, даже сияющее. Но определенно – теплое. Согревающее.
Он ведь был сейчас моим продолжением. Не таким воинственным, как Дарли, но не менее жаждущим. Своего тихого счастья, которое, похоже, заключалось лишь в том, чтобы быть рядом. Чтобы чувствовать своего хозяина. Как там его? Мейстера.
А сколько ещё вариантов возможно? Наверное, столько же, сколько вообще сонг имеется на свете. И каждая способна расширить мой мир. Дать то, чем я сам не обладаю. Помочь ощутить… Или даже почувствовать?
Это была безумно тонкая грань, и каким чудом я удержался на ней, сам не понял. Наверное, помогло то, что не видел в глазах старика своего отражения: там был кто-то другой. Возможно, похожий на меня, иначе откуда вообще взялась вся путаница? Но точно не я. А брать чужое… Предосудительно, да.