— Могу я рассчитывать на твою помощь?
— На нашу помощь. Сейчас ты работаешь мастером на заводах «Соншель»? Тебе нужно перейти на одно из наших предприятий, скажем, лаборантом в цех электрохимии. Я устрою это. В ближайшее время мы поможем тебе переправиться туда, куда не дотянутся лапы противников. У тебя, вероятно, уже имеются планы дальнейшего использования «Аргуса»?
— Да, конечно. Но я вижу, что мне одному не справиться.
— Выше нос, старина! — уже весело сказал Мишель. — Мы опять вместе, как семнадцать лет назад… А теперь, знаешь что? Поедем разомнемся, подышим свежим воздухом. Только куда? В Булонский лес или Венсенский?
— Что за вопрос, Мишель! — Бертон недолюбливал аристократический Булонский лес. Ему, как и Шови, больше по душе был демократический Венсен.
— Да, да, конечно, Венсен! — кивнул Шови.
Они вернулись к машине и понеслись на юго-восток.
У Шови был прекрасный баритон. И сейчас, шевеля баранкой, он тихо напевал песенку из музыкальной комедии «Крошка Лили», незатейливую песенку, которая нынче была на устах у всего Парижа:
Над Парижем занимался рассвет. Розовая полоска над рекой обещала солнечную погоду.
ЭПИЛОГ. «АРГУС» ОБРЕТАЕТ ХОЗЯИНА
Наша повесть подходит к концу. Читателю небезынтересно будет познакомиться еще с одним документом — выдержками из дневника Виктора де Люге, варшавского корреспондента одной из крупных буржуазных парижских газет.
"Июль, 24.
Сегодня, получив из Парижа поздравления от друзей и знакомых, я узнал, что мне исполнилось тридцать пять лет. Странно… Я почему-то чувствовал себя шестидесятилетним. Именно таким я представляю самого себя, когда, случается, перечитываю собственные корреспонденции в нашей газете. После редакционной правки они выглядят так, как будто текст перед набором протаскивался через все канализационные трубы Парижа — столько в них содержится злопыхательства и старческого брюзжания. Мое имя, которым не забывали подписывать эту стряпню, стало приобретать соответствующий «аромат». Еще недавно кое-кто считал меня «молодым талантливым журналистом», теперь многие называют меня «асом холодной войны». Что-то жуткое, дряхлое мерещится мне в сочетании этих слов. Особенно сегодня, когда я узнал, что мне — всего лишь тридцать пять. Но я по-прежнему стар, по-прежнему мудр, я знаю, что деньги не пахнут…
В честь юбилея я пригласил свою приятельницу, журналистку из Лондона Мэри Лин поужинать в одном из варшавских ресторанов. Мэри согласилась — значит, я все еще нравлюсь женщинам.
Июль, 26.
Бар варшавского пресс-клуба — это место, где частенько имеют отражение самые невероятные слухи. Наша журналистская братия — я имею в виду собственных корреспондентов крупных иностранных газет правого толка — в курсе всех предполагаемых событий. Даже тех, которые на самом деле никогда не произойдут.
Сегодня во второй половине дня бар гудел, как растревоженное осиное гнездо. Я занял место у стойки и стал прислушиваться к разговорам. Одни говорили о каком-то таинственном «новом оружии красных», другие — о не менее загадочной «коммунистической акции планетарного масштаба». Каждый судачил на свой лад, и всем не терпелось заполучить для своей газеты «самую объективную информацию».
Рядом со мной стоял Ричард Баттон, корреспондент «Чикаго трибюн», той самой, под заголовком которой значится: «Величайшая газета Америки». Это издавна являлось предметом острот со стороны коллег Баттона, а впрочем, что тут особенного? Если существуют газеты-реваншисты, газеты-ландскнехты, газеты-гангстеры, то почему не быть газетам-тартаренам и газетам-мюнхгаузенам?
Я обратился к Баттону:
— Хелло, Дик! О чем это болтают сегодня?
Дик оторвал взгляд от блокнота, в котором что-то строчил, и протянул руку к своему бокалу. Потом взглянул на меня и пожал плечами:
— Никто ничего толком не знает. По слухам, готовится какой-то «варшавский эксперимент» ко дню открытия очередной сессии Всемирного Совета мира. Пытаюсь состряпать корреспонденцию в свою газету, но у меня ничего не выходит: слишком мало сведений…
И он опять склонился над блокнотом, почесывая коротко стриженный затылок. Муки творчества! Он явно не желает упустить верный шанс еще раз поставить свою газету в глупое положение.
К стойке протискивается Курт Шмербах — угрюмый немец, корреспондент какого-то западногерманского «цайтунга». Здороваюсь с ним кивком головы. Он заказывает себе мазагран — коктейль из черного кофе со льдом и тройной порцией коньяка.
— Как вам нравится эта новость, де Люгэ? — Шмербах вонзает в меня свои маленькие серые глаза с красными прожилками на белках.