где не устала смуглая рука
играть слепым и вечным виноградом.
декабрь 1974
* * *
Пусты постель и чаша,
но это не беда,
пока стоит на страже
студеная вода,
пока светло с тобою
и слову и письму,
и со своей судьбою
ты одинок в дому,
пока сильна, как камень,
пустого неба клеть,
пока кленовый пламень
не перестал алеть.
август 1974
ЕКАТЕРИНИНСКИЙ КАНАЛ
1
Стоит в золотой холодине до пят
разреженный воздух,
и в царственно-тусклую воду летят
кленовые звезды.
И город, который до боли любим,
над старым каналом,
как пешкой, играет сознаньем твоим...
Но все тебе мало!
Ты хочешь совсем, словно сад, изойти
немым листопадом
безадресных слов – и иного пути
к сиянью не надо.
2
Я понял роль свою. Но знаю,
что ничего не расскажу:
я книгу у окна читаю
и в стекла тонкие гляжу.
А там, светла до дна канала,
стоит зеленая вода,
ни с чем не схожая нимало,
как пастернак и резеда.
Поверь, нет ничего дороже
для уходящих за предел
ее, почти душевной, дрожи
и ряби – в отраженьях тел.
ноябрь, декабрь 1974
ШИПОВНИК
Не из персидского зноя,
не из корейской прохлады
это, как влага – сквозное,
детище нищего сада.
Гиперборейская роза –
нет тебя краше и слаще! –
чистой тургеневской прозой
за поворотом светящая.
Ты не из литературы,
а из святого наследства –
дремлющей клавиатуры
полузабытого детства.
декабрь 1974
КИТАЙСКАЯ ПРОЗА
1
Строки танской прозы
хладны и легки:
сочетанье розы,
кисти и руки;
сочетанье гнева,
славы и листвы;
сочетанье с девой
в зарослях травы.
Ветреная жалость,
ледяная лесть,
смертная усталость
в этих сказках есть –
вечной жизни... или
вечной смены лиц:
обнимались, пили,
превратились в птиц?
Ничего иного,
просто мой черед
целовать пунцовый
приоткрытый рот.
2
Эта проза, как стекло, –
холодна, сурова.
Даже время не смогло
посягнуть на слово.
Сочетанье розы, рук,
кисточки и туши –
человеческий испуг,
на шелку цветущий:
вечной жизни холодок,
белый след звезды –
там, где вызвездил ледок
черноту воды...
Сколько жило на земле
до меня людей!
Это души их во мгле
ходят по воде.
Ничего иного нет,
всё давным-давно
на словесный зыбкий свет
переведено.
декабрь 1974, март 1975
* * *
Хорошо на даче зимовать:
Библия с картинками Доре,
книги, керосинка да кровать,
серебро сугроба на дворе.
Хороша в озоне записном
пушкинской опалы тишина, –
шпалы и платформу занесло,
и бадейка наледи полна.
Хорошо! Немного жидковат
воздух Прозерпины – керосин.
Близоруко смотрят на закат
сквозь стекло немые караси.
Шепелявит печка – хорошо
на постели в этакую жуть,
звезд пересыпая порошок,
целовать светлеющую грудь...
Плавают зеленые шары,
забредает в сутолоку сон...
Я земную молодость открыл,
словно Шевырева Аронсон.
декабрь 1974, февраль 1975
* * *
Полузабыт уже Державин,
его заржавленный клинок.
Твоею собственной державой
лежит Поэзия у ног.
Но все равно уже зловеще
душа глядит издалека,
и хочет форму каждой вещи
оставить в памяти рука –
та, что могла, одна на свете,
чуть задевая пустоту,
легко-легко пройти – как ветер! –
по побледневшему листу, –
та, что, тоской погоды вьюжной
перечеркнув остаток лет,
в порыве ненависти южной
сожмет граненый пистолет, –
та, что помашет нам, минуя
земной лукавый сладкий плен,
приветствуя страну иную –
отчизну девственных Камен.
январь 1975