Всего я провел в поездке 34 дня, из коих около 16 дней употребил на переезды и переходы и около 18 на разыскивание сказителей, уговоры их и записи. За это время я приобрел 12 рукописей и записал всего 181 номер, в том числе 36 старин и исторических песен, духовных стихов 25, раскольничьих стихов 6, сказок 6, песен 3, песен игрищных 7, свадебных 10, свадьбу д. Нюхчи с ее обрядами и заплачками, похоронных причитаний 4, причитание при работе, наговоров 50 и лекарственных рецептов 15.
Старины (былины) я записывал только с голоса (т. е. с пения) и с соблюдением диалектических особенностей. Записав старину с пения, я затем ее прочитывал певцу или певице, прося повторить сомнительные стихи. Так как мне приходилось записывать народную речь первый раз, то сначала при записи первых номеров были некоторые недостатки, которые я устранял и устранил при записи дальнейших номеров; поэтому чем далее, тем более совершенной становилась моя запись.
Крестьяне и крестьянки, у которых я собирал сведения или которых просил петь и сказывать, относились к моему делу различно: одни доверчиво, другие недоверчиво. Причины для недоверия бывали различны. Прежде всего для населения было странно то, что образованный человек настолько интересуется его песнями, что ездит из Москвы специально записывать их: лучшая моя сказительница в д. Колежме Авдотья Ко́ппалина вполне искренно и серьезно советовала мне занять место только что умершего у них волостного писаря. Население не могло примириться с мыслью, что я занимаюсь серьезным делом, и поэтому наиболее подозрительные субъекты на место моей будто бы мнимой причины подыскивали свои причины, сообразно со своим умственным кругозором и социальным положением. Одни думали, что я «подослан от станового», и боялись, чтобы я не увел их куда-нибудь; некоторые досужие головы боялись, как бы я не предстал со своим рукописанием на тот свет и их за то не припекли[58]; раз сыграла роль случайная причина, связанная с экспедицией Этнографического Отделения Императорского Географического общества во главе с г. Истоминым: в д. Андозерах, которая находится верстах в 12 от г. Онеги и в которую я пришел поздним вечером, один знаток наговоров сообщил мне еще вечером один наговор и одну песню, подавая надежду сообщить мне еще что-нибудь на следующее утро, но утром отказался наотрез, отговариваясь незнанием; отказом ответила и другая крестьянка; оказалось, что крестьяне думали, как это объяснила везшая меня обратно крестьянка, что я «подослан от царской семьи»; эту догадку сделали они потому, что у них был раньше г. Истомин, говоривший им, что дает им плату за пение из царских денег. Менее вредным для дела было то, что в одном месте кто-то додумался, что я собираю для того, чтобы играть это потом в театре, а в д. Каменихе один крестьянин, бывший быть может в солдатах, додумался, что я шпион, хотя смысл этого слова был, кажется, и для самого выдумщика не совсем ясен. — Кроме этих общих причин недоверия, были еще частные причины, коренившиеся в общественном положении тех лиц, к которым я обращался. Некоторые старухи, кроме одного какого-нибудь духовного стиха, не хотели больше ничего петь, так как это не идет к их положению, в котором они должны сокрушаться о своих грехах и молиться, а не петь. Одна старуха в д. Колежме, сын которой торгует в д. Поное, отказалась петь старины (былины), так как ей, очевидно, было стыдно петь да еще за деньги. Старообрядцы, избегающие близкого соприкосновения с православными и интересовавшиеся прежде всего при встрече со мной, как я крещусь, и́стово или щёпотью, и давно ли пришел антихрист, уклонялись от разговоров со мною как с мирским; а один склонный к расколу, но ходивший по монастырям, сначала уверял других, что за пение сошлют в Сибирь, а потом мне говорил, что ему не к лицу петь, так как он богомолец. Встречаясь с недоверием, я старался убедить (если видел, что можно это сделать) в том, что я безопасен, и заинтересовать своим делом, прочитывая собранное мною в других местах; это часто мне и удавалось: стращавший других Сибирью и сам ссылавшийся на свое богомолье крестьянин кончил тем, что пропел хорошую старину (былину) об Алеше Поповиче и дал ценные сведения о своей местности; в одном доме старуха ответила, что она ничего не знает, но ее дочь и другая девушка пропели мне первыми в этой деревне несколько песен и указали, к кому еще можно обратиться. — Некоторые же крестьяне и крестьянки, как я упомянул выше, относились к моему делу с доверием. Это происходило от того, что они по обстоятельствам своей личной жизни были способны понять, почему одни и те же старины (былины) и другое я записываю по нескольку раз в разных местах[59].
58
На основании этой причины в д. Колежме одна невестка запретила своей свекрови петь старины, хотя та сама готова была петь.
59
Одна ню́хчанка, жившая замужем в д. Колежме, с удовольствием пела мне, так как у них в Нюхче, по ее словам, действительно поют иначе. Другая нюхчанка верила мне, так как в д. Унежме, по ее словам, обряды при свадьбе и способе причитать другие, чем в Нюхче.