Ванька услыхал и показался в окошечко.
— Моя, — говорит, — кошечка была эка же пасть. Машка окно приметила и по трубе айда к хозеину.
Он схватил ей, целует... А Маха суприз подает... Как у бедного парня сердце от радости не лопнуло! Ну, кольцо с руки на руку переменить да языком лягнуть не долго... Выскочило три ерманца:
— Что, новой хозеин, нать?
— Немедленно воротить на старо место дом с крыльцом и мост кольцом...
Утром осударь вышел на проминаж, а мост как век тут был, и пароходики из-под его взад-вперед. Ваньке ту же минуту от императора телеграма:
— Прошшаю. Ульянку можно вымепять на другу дочку. Добавлю деньжонок.
Ванька на ответ:
— Нам ваши дочки и даром не надо, и с деньгами не надо!
Стали опять поживать четверыма — Ванька с мамкой да кошечка с собачкой. А дом с мостом отворотили в другу сторону.
ЗОЛОЧЕНЫЕ ЛБЫ
На веках невкотором осударстве царь да ише другой мужичонко исполу промышляли. И по началу все было добрым порядком. Вместях по рыболовным становищам болтаются, где кака питва' идет, тут уж они первым бесом.
Царь за рюмку, мужик за стакан. Мужичонка на имя звали Капитон. Он и на квартире стоял от царя рядом.
Осенью домой с моря воротяцца, и сейчас царь по гостям с визитами заходит, по главным начальникам. Этот Капитонко и повадился с царем. Его величию и не по нраву стало. Конешно, это не принято.
Оногды императора созвали ко главному сенатору на панкет. Большой стол идет: питье, еда, фрелины песни играют. Осударь в большом углу красуется. В одной ручки у его четвертна, другой рукой фрелину зачалил. Корона съехала на ухо, мундер снят, сидит в одном жилету. Рад и тому бажоной, што приятеля нету.
Вот пир к концу заприходил. Царицы Аграфены пуще всех в голову вином ударило. И как только ейной адъютант Королев в гармонь заиграл, она вылезла середка залы и заходила с платочком, запритаптывала:
Сенаторы, которы потрезве, смеются:
— Хы-хы! При муже кавалера припеват. Вот до чего — и то ничего.
И вдруг это веселье нарушилось. Капитонко в залу ворвался, всех лакеев распехал, увидал, что царица Аграфена утушкой ходит, сейчас подлетел, ногами шарконул и заходил вкруг ей вприсякду, с прискоком, с присвистом. Песню припеват:
А у самого калошишки па босу ногу, у пинжачонка рукав оторван, карманы вывернуты. Под левым глазом синяк. И весь Капитон пьяне вина! Царь немножко-то соображает. Как стукнет по столу, да как рявкнет:
— Вон, пьяна харя! Убрать его!
Капитонко царя услыхал, обрадовался, здороваться лезет, целоваться:
— На, пес с тобой, ты вото где? А я с ног сбился, тебя по трактирам, по пивным искавши!
Придворны гости захикали, заощерялись... Это царю пеприлично:
— Кисла ты шерсь! Ну, куда ты мостиссе?! Кака я те, пьянице, пара? Поди выспись.
Капитонку это не обидно ли?
— Не ты, тиран, напоил! Не тебя, вампира, и слушаю! Возьму батог потяжеле, всех разбросаю, кого не залюблю!
Брани, дак хоть потолоком полезай. Царь с Капитоном драцца снялись. Одежонку прирвали, корону под комод закатили. Дале полиция их розняла, протокол составили.
С той поры Капитона да амператора и совет не забрал. И дружба врозь. Мужичонко где царя увидат, все стращат:
— Погоди, навернессе ты на меня. Тогда увидам, которой которого наиграт.
Судятся они друг со другом из-за кажного пустяка. Доносят один на другого. Чуть у царя двор не убрали или помойну яму закастили, мужичонко сейчас ко квартальному с ябедой.
Вот раз царь стоит у окна и видит: Капитонко крадется по своему двору (он рядом жил) и часы серебряны в дрова прятат. Уж, верно, крадены.
Царь обрадовался!
— Ладно, зазуба! Я тебе напряду на кривое-то веретно.
Сейчас в милицию записку. У мужика часы нашли и самого в кутузку. Он с недельку отсидел, домой воротился. И даже супу не идет хлебать, все думат, на царя сердце несет. Вот и придумал:
У царя семья така глупа была: и жена, и дочки, и маменька. Цельной день по окнам пялятся, кивают, кавалерам мигают, машут. Царь их никуда без себя не пускат в гости. Запоежжат, на войну ли, на промысел, — сейчас всех в верхней этаж созбират и на замок закроет.