— Эсер-меньшевик! Пустите на подворье.
— Пажалте!
Вдруг шум шумит и гром гремит. По полю Большевик катит:
— Кто в терему? Кто в высоком?
— Генерал-обдирало. Вуржуй-обдувало. Барин-дармоед. Кулак-мироед. Чиноша — рвана калоша. Купчина — толста брюшина. Эсер-меньшевик. А ты кто?
— А Большевик!..
Схватил кобылью голову, да со всей бу'торой закинул к чертям в болото.
ВЕРХОВНЫЙ БУРГОМИСТР ГОРОДА ГАМБУРГА ВОЛОДЬКА ДОБРЫНИН
У Архангельского города, у корабельного прибе'гища жила вдова Добрыниха с сыном. Дом ей достался господский, да обиход в нем после мужа повелся сиротский. Добрыниха держала у Рыбной пристани ларек. Торговала пирогами да шаньгами, квасом да кислыми штями. Тем свою голову кормила и сына Володьку сряжала.
Володька еще при отце вырос и выучился. Кончил немецкую навигацкую школу. Знал языки и иные свободные науки. Как отца не стало, он связался с ссыльными. Они уговорили Добрынина поставить к себе в подполье типографию печатать подкидные листы против власти и против царицы Катерины. Володьке эта работа была по душе. Он стоял у станка, остальные пособляли.
И случилось, что один товарищ поспоровал с ними и донес властям. А полиция давно на Добрынина зубы скалила, ногти грызла.
Однажды заработались эти печатники до ночи. Вдруг сверху звонок двойной — тревога. Ниже подполья подвал был с тайным выходом в сад. Володька вывернул а'ншпугом половицу:
— Спасайтесь, ребята!.. Лезь в тайник! А я останусь. Все одно человека доискиваться будут. Не сам о себе станок ходит....
Товарищи убрались, и только Добрынин половицу на место вколотил, полиция в двери:
— Один ты у станка?
— А что, вам сотню надо?
Повели Володеньку под конвоем. Дитятка за ручку, матку за сердечко. Плачет, как река течет. А сын говорит:
— Не плачь, маменька! За правое дело стою смело.
Конвойный рассмехнулся:
— Какое же твое правое дело, мышь-подпольная?
Володька ему:
— Ничего, дождемся поры, дак и мы из норы.
Его отдали в арестанские роты, где сидели матросы.
Близ рот на острове жил комендант. Дочь его Марина часто ходила в роты, носила милостину. И сразу нового арестанта, кручинного, печального, оприметила, послала няньку с поклоном, подошла сама с разговором.
Бывало, за ужином отцу все вызвонит, что за день видела да слышала, а про Володьку неделю помалкивала. До этой поры, до семнадцати годов, не глядела на кавалеров, а Добрынин сразу на сердце присел. Раз полдесятка поговорила с ним, а дальше и запечалилась. От няньки секретов не держала — старуха не велела больше в роты ходить, молодцов смотреть.
Отец Маринин как на грех в это время дочери учителя подыскивал. Люди ему и насоветовали Володьку:
— Не опушайте такого случая. Против Добрынина мало в Архангельском городе ученых. Молодец учтивой и деликатной. Суд когда-то соберется. До тех пор ваша дочь пользу возьмет.
Не хватило у Маринки силушки отказаться от учителя. Зачал Володька трижды в неделю ходить к коменданту на квартиру. Благодарно смотрел он на ученицу, но почитал ее дитятею.
Дни за днями пошли, и внимательная ученица убедилась, что глаза учителя опять рассеяны и печальны. Люто и ненавистно Володьке возвращенье в роты. Уж очень быстролетны часы свободы. О полной воле затосковал. Бывало, придет, рассмехнется, а теперь — как мать умерла у маленького мальчика.
Нянька спросит по Маринину наученью:
— Опять видна печаль по ясным очам, кручина по белу лицу. Что-то от нас прячешь, Володенька.
— Ох, нянюшка, думу в кандалы не забьешь! Лету конец заприходил. Скоро суд и конец Марининому ученью.
Смотрит бедный учитель в окно. Не слышит, что читает девочка. За окном острова, беспредельная ширь устья Двинского, а там море и воля.
Нянька говорит:
— С вашей читки голову разломит. Вышли бы вы, молодежь, на угор.
Володька говорит:
— Меня вдаль караульны не пустят.
— С лодкой не пустят, а пеших не задержат, кругом вода.
Пришли на взглавье острова. Под ногами белые пески, река в море волны катит, ветер шумит, чайка кричит.
Нянька толкует:
— Сядем этта. Солнце уж на обеднике, а вокурат в полдепь от города фрегат немецкой в море пойдет. Матросы сказывали. Подождем, насмотримся. Вишь ветер какую волну разводит... Володя, почто побледнел?
А у Володьки мысли вихрем: «Либо теперь, либо никогда. Спросить Марину?.. Нет, бросится за мной. Моя дорога неведома. И жив останусь, дак всяко наскитаюсь. Жалко ее. Поскучает да и забудет».