Выбирать не приходится.
Его и послали рядиться с пруссаками.
С утра да и до темени оборонял Владимир гамбургскую волю. Где требовал, где просил, где грозил, где выгоды сулил. Говорит — как рублем дарит. Красное солнце на запад идет, у Володьки договорное дело как гусли гудет. Складно да ладно. Пруссаки против его доводов и слова не доискались:
— Вы, гамбурцы. люди речисты, вам все дороги чисты.
Новые грамоты печатями укрепили. Теперь нельзя слова пошевелить. Писано, что Добрынину надо:
«Быть Гамбургу вольным городом донележе солнце сияет и мир стоит. А королю не вступаться и прусским порядкам не быть».
Только и вырядили послы ежегодно два корабля соленой рыбы королевскому двору.
Ну, рыбы не жалко. Рыбы море — кормилец несчетно родит.
В честь столь похвального дела в стену думского ратхауза была вделана памятная плита. И на ней золотыми литерами выбита вся история и вся заслуга Владимира Добрынина[10]. А сам он возведен в степень верховного бургомистра. По заслугам молодца и жалуют.
И в новом чину он служит верно и право. И опять лето пройдет, зиму ведет. Но на седьмой год Володя, как от мертвого сна пробудясь, вдруг затосковал по родине, по матери, по Марине.
И слезы его как жемчужные зерна. Стал молодой бургомистр в простецком платье по корабельным прибегищам похаживать, с архангельскими поморами поговаривать. Оказалось, — они уже слыхали, что здесь в больших русский человек. Вдаль простираться с расспросами Володька не стал, а пришел на совет и заявил:
— Прошу отрядить под меня приправный корабль. Прошу месяц отпуска. Поеду в Русь добывать свою матерь.
Советники понурили головы:
— Любезнейший паш бургомистр. Время осеннее, годы трудные... В море туманы, в русской земле обманы. Боимся за вас, не покидайте нас!
Он на ответ:
— Никто нигде не посмеет задеть верховного бургомистра славного Гамбурга... А не отпустите — умру!
В три дня готова шкуна трехмачтовая, команда отборная и охранная грамота.
Парус открыли, ветер паруса надунул. В три дня добежали до Двинской губы. Теперь наш Володенька и с палубы не сходит, не спит и не ест. Так и смотрит, так и ждет.
У Архангельского города якоря к ночи выметали. В корабельной конторе отметились, и захотелось нашему бургомистру той же ночи к родному дому подобраться, тайно высмотреть своих. Переоделся в штатское платье и направился окраинными улицами в обход, чтоб на кого не навернуться.
И тут его схватили грабители, отняли верхнюю одежду и хотели убить. Темна ночь, черны дела людские...
Володька закричал...
— Что вы, одичали, на своих бросаетесь! Я сам мазурик, на дело бежал...
Тут одни рычат:
— Убить без разговоров!
— Кряду ножом порешить.
— Убежит, — на нас докажет.
Другие возражают:
— Утром зарежем. А то с кровью проканителимся, ночная работа пропадет. Петухи уж вторые поют.
Володька надежды не теряет:
— Возьмите вы меня на ночную-ту работу. На это против меня не найдете мастера!
— Ну идем... Только уж смотри, закричишь или побежишь, — тут тебе и нож в глотку.
Долго шли по продольной улице, свернули на поперечную, остановились у высокого дома, И сквозь мглу ночную узнает пленник — улица их Добрынинская и дом их. Главный шепчет:
— Здесь старуха живет, Добрыниха. Налево пристройка, окно с худой ставней. Тут у них кладовая клеть. Медна посуда есть, одежонка... Пусть один в око'нницу пропехается, будет добро подавать, мы принимать.
У Володьки сердце то остановится, то забьется:
— Я горазд в окна попадать. Меня подсадите.
— Тебя одного не пустим, лезьте двое.
К чужим бы не суметь, а свои косяки пропустили. И ставня под хозяйской рукой не стукнула. Следом за Володькой протискался еще один.
В опасности голова работает круто. Закричать?.. Стены глухие, кто услышит ли?
Стучать? Нет ли чего тяжелого...
Наткнулся на весы. Нащупал гирю. А страшный компаньон к нему:
— Мы, что, гадюка, играть сюда пришли?! Ломай замок у сундука!
Вместо ответа Добрынин левой рукой схватил его за горло и подмял под себя, а гирей в правой руке и ногой приправил, что было сил, грохотать в стену, в двери, во что попало, неистово крича:
— Карау-ул! Спаси-и-те!
В доме поднялась тревога. Забегали люди, замигали огни. Мазурик вырвался из рук Добрынина, ударил его ножом да мимо, только сукно рассек, затем кинулся в окно и выбросился наружу.