Как только громыхающая бричка попа Мурэшану выехала на эту плохо замощенную дорогу, семинарист услышал шум, столь характерный для Вэлень: ток-ток-ток-ток-ток, сопровождаемый скрежетом и шорохом, который издают толчеи — огромные ступы, где дробят золотоносный кварц. Шум этот проникал и в лес, отражался эхом, то возрастая, то затухая, и совсем непонятно было, откуда же он исходит. Толчеи были расположены вдоль белесоватой речки, напористая и вспененная вода которой вертела колеса, низвергаясь с деревянных желобов маленькими водопадиками. К каждой толчее вода подводилась от речки по канаве, прорытой в склоне горы, и чем длиннее были канавы, тем больше перепад воды. Колеса были вроде мельничных, только поменьше. На толстом валу закреплялись деревянные ступицы; вращаясь, они поднимали по очереди пест за пестом — четыре, шесть, девять или двенадцать, сколько их там было прилажено, — и опускали одновременно другой в глубокую прямоугольную колоду, куда насыпался золотоносный кварц, предварительно раздробленный кувалдами. К нижнему концу каждого песта железным обручем был прикреплен зуб из кремня. В толчею по мелким желобкам направлялись тонкие струйки воды. Пространство вокруг толчеи было застлано толстыми досками и огорожено, а в ней самой проделаны отверстия, через которые непрерывно вытекала мутная взвесь песка. Попав в отстойник, эта жидкая каша густела по мере того, как стекала вода. Отстоявшийся песок еще несколько раз пропускали через толчею, пока не получался тончайший порошок, который собирали и опять промывали, чтобы не упустить ни одной блестки золота, какая могла бы в нем затаиться. Промывали порошок на полотне, которым выкладывали наклонный желоб, пуская по нему струйку воды. Но основная масса золота оседала на дне толчеи. Оттуда его осторожно извлекали и промывали — или, лучше сказать, прополаскивали в деревянном треугольном ящике. Точно так же вымывали крупинки золота и из полотна, которое снимали с желоба. Полотно опускали в корыто с водой, хорошо его прополаскивали, давали воде отстояться и, когда на дне получался осадок, воду осторожно сливали. Все эти кропотливые операции основывались на том, что тяжелое золото всегда опускалось на дно: и в толчее, и в треугольном ящике с чужеземным названием. Золотую пыль потом сушили на противнях или смешивали с ртутью. Остальное труда не составляло: и в самих Вэлень было немало скупщиков золота, да и государственный приемный пункт был поблизости.
Днем и ночью слышалась стукотня толчей. Особенно шумно было там, где дома стояли плотнее, а стало быть, и толчей было больше.
Семинаристу Мурэшану сызмальства были знакомы звуки «ток-ток-ток» и связанная с ними изнурительная погоня за золотом. Хотя у них самих толчеи не было, и они перетирали золотоносный камень у других хозяев, которые, случалось, сдавали свои толчеи внаем.
Шум был привычен Василе Мурэшану, однако он ему не нравился. Василе всегда приходил от него в дурное расположение духа, то ли вспоминая об «Архангелах», то ли из-за того, что отец его не имел никакой выгоды от работы этих дробилок, которые многих обогатили. Толчеи, чей шум был слышен с дороги, скрывал от глаз густой ивняк, давным-давно затянувший берега реки.
Вскоре дома по обе стороны дороги пошли гуще, один за другим, и Василе стал замечать, как блестят на солнце спицы водяных колес. Отчетливее стали слышны удары пестов, дробящих камень. Показались люди, снующие по дворам и под навесами, мужчины, женщины, дети, в одежде, заляпанной грязью, в шляпах с белыми пятнами.
По дороге все чаще стали попадаться телеги, груженные золотоносным кварцем. Тяжело ступали волы, налегая на отполированное до блеска ярмо. Кое-кто из встречных кланялся семинаристу.
Это был самый центр села; здесь же находилась корчма, она была битком набита народом, звенела от выкриков и песен. Лошади пошли рысью.
— Нехорошие времена настают у нас, домнишор, — ткнул кнутовищем Иеротей в сторону корчмы. — В страстную неделю такое непотребство!