Василе заговорил сам:
— Я хочу все объяснить, отец Поп. Мне известны намерения моего отца, но когда я ехал в Гурень, мое сердце и слово были уже отданы другой. Домнишоара Лаура девушка редких достоинств, но я уверен, что она никогда бы не согласилась выйти за меня замуж.
Священник испытующе посмотрел на Василе: смеется он, что ли?
— Ты… ты… — Ему хотелось сказать: «Ты с ума сошел».
— Нет, не согласилась бы, — повторил Василе.
— А откуда тебе это известно? — сдерживая гнев, холодно спросил отец Поп.
— От самой домнишоары.
— От Лауры?
В этот миг в комнату вошла попадья. Материнское сердце ее не выдержало, она непременно хотела знать, что происходит. Неужто их планы, на которые они с мужем возлагали столько надежд, рассеются словно от дуновения ветра?
Попадья застыла у притолоки.
— Да, от самой домнишоары, отец Поп! Она говорила мне, что со мной ей приятно вести дружеские беседы, но замуж за меня она бы не вышла.
— Глупости! Лаура всегда говорит глупости! — послышался из дверей голос попадьи. — На слова Лауры нельзя полагаться.
— Разрешите мне быть другого мнения, — улыбаясь, возразил Василе. — Возможно, я знаю домнишоару лучше, чем вы. Она говорит всегда только то, что и в самом деле думает. Она очень откровенна, и у нее достаточно сил, чтобы добиваться того, что она считает истинным. Домнишоара Лаура удивительная девушка, и, уверяю вас, ее будущее более блестяще, нежели то, какое мог бы обеспечить ей я. И это будущее, поверьте, не за горами.
— Ничего не понимаю, что ты говоришь, — хмуро пробормотал отец Поп.
— В скором времени все поймете. Я не думаю, что ошибся. И позвольте поблагодарить вас обоих от всей души за сердечное гостеприимство, каким я пользовался почти два года.
Василе пожал руки священнику и его жене. Выходя из комнаты, он столкнулся с домнишоарой Лаурой.
Оставшись наедине с Лаурой, инженер Родян в первую очередь обратил внимание на то, как она побледнела, услышав, что Василе уезжает сегодня вечером. Синие глаза ее уставились куда-то в пустоту и уже не искрились веселостью. Когда попадья встала из-за стола, Лаура рванулась вслед за ней, но все-таки усидела на месте. Две слезинки бриллиантами повисли на ее длинных густых ресницах.
— У вас красивое село, домнишоара, — с трудом выдавил из себя Гица.
— Теперь оно не будет таким красивым, — проговорила девушка, не глядя на него.
От такого ответа в душу молодого человека пахнуло холодом. «Она любит Василе», — понял он. Они молчали, молчать было тяжело. Наконец Гица преодолел себя:
— Вы даже не знаете, как я завидую Василе, домнишоара.
— Домнул у Мурэшану? — переспросила Лаура, по-прежнему глядя куда-то вдаль.
— Да, домнулу Мурэшану, — подтвердил Гица.
— И чему же вы так завидуете, хотелось бы знать?
— Тому… тому, что с его отъездом село перестанет быть красивым, — нерешительно проговорил Гица.
Лаура обернулась к нему, и по губам ее легкой бабочкой порхнула улыбка.
— Я заметила, что молодые люди склонны к преувеличениям. И напрасно. Действительно, село опустеет без домнула Мурэшану, потому что мне не с кем будет смеяться, гулять и разговаривать. Мне жаль наших прогулок. — Она вновь взглянула на Гицу, легкая улыбка тронула ее губы.
— И только-то? — недоверчиво переспросил Гица.
— Разве этого мало? Остаться в деревне без приятного общества, без собеседника умного и веселого…
— Красивого! — улыбнулся инженер.
— Красивого? — Глаза Лауры удивленно распахнулись, и взор их, смягчившись, задержался на Гице. — Мне он не кажется красивым.
— А не могли бы вы сказать, кто тогда кажется вам красивым, домнишоара? — робко, но с улыбкой спросил инженер.
— Вы хотите знать это?
— Да.
— Правда хотите? Вас это интересует? — продолжала спрашивать Лаура, освещая Гицу взглядом своих синих глаз.
— Очень интересует! — живо откликнулся молодой человек.
Девушка шагнула к нему, наклонилась и шепотом, прошелестевшим словно шелк, сказала:
— Вы!
Повернулась на каблуках и бросилась к двери. Дверь в тот же миг распахнулась, и на пороге показались Василе Мурэшану и отец с матерью.
Спустя недолгое время молодые люди, сидя в скрипучей расхлябанной бричке, катили на станцию. Первую половину пути они проехали молча. Потом, словно подумав об одном и том же, переглянулись с улыбкой, и Гица спросил:
— Самую последнюю новость знаешь?
— Если сообщишь…
— Я услыхал из собственных уст домнишоары Лауры, что нравлюсь ей.
— И я!
— Ты тоже ей нравишься?
— Нет. Услыхал из ее собственных уст, что ей нравишься ты. Видел, как она прикрыла мне рот ладошкой? Это чтобы я не предал гласности доверенный мне секрет.
— Потом вы еще шептались, да? — Гица не на шутку разволновался.
— Да.
— И что же она тебе сказала?
— Что ты красивый.
— Надо же! — вспыхнул инженер.
— Ничего удивительного, дорогой домнул Родян, такова Лаура: всегда искренна и ничего не умеет скрыть. Я знаком с ней два года и знаю: эта девушка никогда никого ни в чем не обманет. Ей это просто в голову не придет.
Оба снова надолго замолчали. Впереди уже виднелась станция.
— Знаешь, о чем я думал? — вдруг спросил Гица.
— С удовольствием узнаю, — весело откликнулся его спутник.
— Что буду просить руки домнишоары Лауры.
— Исполняется! — воскликнул Василе.
— Что исполняется?
— Мое предсказание. Я напророчил ее родителям, что у домнишоары Лауры будет блестящее будущее, если она не выйдет за меня замуж. — И Василе принялся рассказывать, какой трудный разговор был у него с отцом Попом.
Купив билеты, молодые люди уселись в поезд и погрузились в мечты: Василе думал об Эленуце, Гица о Лауре.
Ах, молодость, молодость!
Как далеки были оба от всех несчастий, что обрушились на семейство Родян. Они думали только о своем будущем, только о своем счастье. Они строили воздушные замки, поселив туда двух прелестных девушек. Весь остальной мир больше не существовал!
Сколько мук и терзаний выпало на долю молодого инженера после 25 февраля, и где же они? Следа не осталось. На душе свет, умиротворение, счастье. Неиссякаемый источник тепла и воли к жизни открылся в сердце. Страх, тяжесть поражения-все довелось испытать молодому инженеру, но чувствовал он себя непобедимым.
Благословенная молодость! Ты питаешь собою жизнь, как ключ питает прозрачные, скачущие, поющие волны горного потока. Что за дело ключу до того, что его прозрачная как слеза вода замутится, загрязнится в пространном мире? Он вечно бьет из скалы, очарованный солнечным светом и блеском, который дробится в его бурлящих волнах, зачарованный песней, неотвратимо зовущей вдаль!