Я очень сильно обижен на отца. Обижен до сих пор: он посмел умереть и бросить меня. Всю последующую жизнь я искал образ отца в старших мужчинах, в своем тренере по дзюдо, в двоюродном дедушке, в друзьях семьи. Я искал наставничества, потому что мой собственный отец посмел умереть так глупо, неожиданно и безрассудно — в результате какой-то полуалкогольной криминальной истории. Я навсегда лишился отца, в котором я так нуждался. Ему было 37 лет, он запил с коллегами по криминальному цеху, пропал на несколько дней, а потом полиция и скорая помощь обнаружили его вывалившимся из чужой машины в каком-то непонятном припадке.
Когда семья нашла Мохова-старшего в реанимации, шансов выжить у него почти не было. Он умер, и все, что нам осталось, — размытые формулировки причин смерти в медицинской карте, глаза друзей, опущенные в пол, и откуда-то взявшиеся расписки о его долгах.
Смерть отца, такого молодого и витального, навсегда поселит во мне ипохондрию и боязнь собственной ранней смерти. Он умер молодым — умру ли и я так? Я смотрю на себя в зеркало и пытаюсь отыскать в себе его черты, увидеть знаки фатума. В 15 лет я увлекусь хиромантией и буду изучать свои руки, пытаясь найти предостережения судьбы. Уже через пару лет я брошу это дело, но ощущение, что смерть ходит где-то совсем рядом, останется со мной навсегда. Удастся ли мне не умереть так же рано? Или я тоже обреку свою дочь на схожую судьбу? Я до сих пор практически не пью алкоголь, не курю, занимаюсь спортом и прохожу обследования в медицинских клиниках. Я боюсь умереть так же глупо, как и мой отец.
Я плохо знал отца: мы редко общались, он много работал, они были в разводе с матерью. Сейчас я думаю, хорошо, что все случилось так — отец умер, а я получил свободу. Возможно, под его авторитарным гнетом, рядом с его криминальной судьбой, я бы никогда не смог заниматься наукой, читать книги, унаследовал бы его таланты — через много лет он стал бы депутатом, а я бы делал для него господряды. У меня тоже был бы смешной ежик и золотая цепочка.
Случилось то, что случилось: он умер, а я стал тем, кем стал. Недавно я подумал, что от смерти Андропова до смерти моего отца прошло меньше времени, чем прошло от смерти отца до сегодняшнего дня — от 1983-го до 2000-го и от 2000-го до 2018-го. Время — удивительная штука: меня от отца отделяет уже целая эпоха. Что нас связывает с ним? С годами моя память все слабее и слабее, и я все реже обращаюсь к воспоминаниям — они настолько вросли в меня, что сложно понять, где память, а где я сам.
Два года назад я перестал ездить на деревенское кладбище, где лежат все Моховы, — надеюсь, меня там никогда не похоронят. Мне противно это место и вся эта глупая, тяжелая история семьи из позднесоветской деревни. Я смотрю на себя и не могу понять, что есть у меня от Моховых. Мне противен этот большой нос, который мне достался от прабабки и ее непонятных связей через бабку и через отца. Я смотрю на кладбище в этом чертовом селе Ивановском и думаю, что вот они все умерли, и все закончилось. Я продолжаю стесняться своего отца, бандита и выскочки, крестьянки-бабки с тяжелой судьбой, каких-то дальних необразованных родственников — как будто они могут затянуть меня в трясину судьбы и сказать: «Нет, Сереженька, твое место тут, ты плоть от плоти, кровь от крови, ложись с нами рядом»[147]. Нет! Слышите! Никогда не хороните меня там.
Эти двое мертвых мужчин, мой отец и мой дед, сформируют во мне целый комплекс болезненных ракурсов смерти — от материальности и памяти до стыда за деревенские могилы и глупость молодой смерти.
Мои мертвые женщины
Тем же летом, когда умер отец, в августе, мы уехали с моей московской бабушкой в санаторий в Подмосковье: семья решила, что после смерти отца мне нужна реабилитация. Через несколько дней после нашего приезда случится гибель подводной лодки «Курск», и я на всю жизнь запомню эту телевизионную эпопею, многодневный сериал о смерти подводников. Запомню и дикий немой крик общественности от невозможности ничего сделать, и бесконечные картинки, рассказы, предположения о последних минутах жизни матросов и офицеров подводного флота. Через несколько лет, в пору подросткового увлечения поэзией, я напишу стихотворение от лица умирающего матроса «Курска». Кроме того, героизм смерти на подлодке надолго станет для меня ярким триггером — я захочу умереть героем. Хорошо, что у меня хватит мозгов и внутренней витальности, чтобы не найти подвиг по себе.
147
Мой лучший друг Сергей Простаков, о котором речь пойдет дальше, родом из деревни в Курской области. В наших разговорах о смерти он часто говорил о том, что хочет быть похороненным на сельском кладбище, обязательно в гробу, как и его предки. Возможно, желание Сергея таково, потому что для него это единственный дом. Но для меня подобная ситуация всегда будет абсолютным ужасом: лежать на сельском кладбище, пусть и рядом с отцом, я совершенно не хочу.