Когда пора выходить из игры
Позже я познакомился с одним банкиром, который активно интересовался похоронным делом. Мы несколько раз встретились, обстоятельно поговорили: я поделился своими соображениями и идеями, попросил поддержать издание журнала и книг. Он согласился. Банкир показался мне адекватным — он хотел внести в похоронное дело рыночные элементы, бороться с государственной монополией. Однако после сессии коротких встреч наше общение сошло на нет: времени у банкира не было, проект издания книг оказался «не таким широким», как ему хочется, и так далее. Позже я услышал мнение, согласно которому с государственной монополией он сросся так крепко, что стал с ней одним целым.
Благодаря своим контактам «вне поля» я быстро пришел к пониманию нескольких простых вещей.
Во-первых, я убедился, что совершил чудовищную ошибку, одновременно занимаясь исследованием и представляя его результаты в медиапространстве. Никакая анонимизация и попытки скрывать информантов не помогли: вскоре я превратился из субъекта в объект, и меня начали умело использовать для достижения собственных целей самые разные акторы.
Во-вторых, я понял, какой я наивный и незрелый человек. Мне казалось, если человек тебе улыбается, что-то рассказывает, а ты ведешь себя с ним так же, значит, все честно и не стоит ждать подвоха. Оказалось, что за улыбками и обещаниями вечной дружбы может стоять холодный расчет. Играть в такие игры я не умею.
В итоге я принял решение остановиться.
На этом мое исследование было закончено.
Заключение
Задача этой книги была простой — рассказать, опираясь на проведенное этнографическое исследование, что же такое русские похороны сегодня и как они таковыми стали. Не знаю, насколько мне это удалось, потому что задача была не из легких — не скатиться в полевые байки (а их было невероятное количество) и при этом дать содержательный анализ.
В книгу вошли четыре очень разных по содержанию главы, в которых нашлось место всему: и описаниям, и попыткам теоретизирования, и рефлексии. Поэтому эта небольшая работа получилась неоднородной по языку, странной по структуре и куда масштабнее первоначальной задумки — полевые описания, дополненные архивными данными и историей моей семьи, в итоге нарисовали Франкенштейна русской смерти и русского мортального. Русская смерть предстала не только покойниками и гробами, но и хтонью постсоветской меланхолии, иронией моих информантов, моими воспоминаниями, разрушающейся инфраструктурой и хаосом закона.
Но в этом хаосе неожиданно обнаружился порядок. В преодолении, страдании, противодействии среде, в карнавале распада отображается ритуал перехода. Как и русские похороны, которые с советских времен превратились в подобие игрового квеста, когда тело покойного нужно доставить из места смерти в место упокоения, преодолевая расставленные на пути инфраструктурные ловушки, так и мы, фланируя в постсоветском безвременье и остатках материального, оказываемся участниками большого обряда перехода.
Главное, не остаться в нем надолго.