Что, если внешний субъект фразы — это просто-напросто реальный индивидуум, который ее произнес или написал, а вовсе не знаки иди кто-либо, их порождающий, во всяком случае, не что-либо наподобие элемента-передатчика' Для существования последовательности знаков необходим (в соответствии с системой причинности) «автор» или любая иная производящая инстанция. Но автор не тождественен субъекту высказывания, и отношения производства, которое он поддерживает с формулированием, не сопоставимо с отношением, объединяющим субъект высказывания и то, что он высказывает. Не будем рассматривать — как слишком простой — случай совокупности начерченных в воздухе или оставивших след материальных знаков: их производство предусматривает автора, но не обладает ни высказыванием, ни субъектом высказывания. Чтобы показать расподобление между передатчиком знаков и субъектом высказывания, можно было бы вспомнить пример текста, прочитанного третьим лицом или актером, декламирующим свою роль, но число таких случаев весьма ограничено. В общем и целом, по меньшей мере, на первый взгляд, кажется, что субъект высказывания может быть субъектом, производящим из него различные элементы с целью сигнификации, однако на деле все это не так просто. Хорошо известно, что в романе автор формулировки — это реальный индивидуум, имя которого фигурирует на обложке книги. Здесь сразу возникает проблема диалогических элементов, фраз, относящихся к мыслям персонажей, текстов, опубликованных под псевдонимом; известны все сложности, которые вызывает раздвоение у сторонников интерпретативного анализа, когда они пытаются отнести формулировки во всей их совокупности к тому, что хотел сказать автор текста, к тому, что он думал, — одним словом, к тому великому безмолвному дискурсу, невидимому и однородному, на основе которого они выстраивают пирамиду различных уровней. Но даже вне этих инстанций формулирования, не тождественных индивидууму-автору, высказывания романа имеют не одинаковые субъекты, судя по тому, что они наделяют — как бы извне — рассказанную историю историческими и пространственными координатами, а также судя по тому, что они описывают вещи — как бы с точки зрения анонимного, невидимого и безразличного индивидуума — таинственно слившимися с фигурами фантастического романа, или же судя по тому, каким образом они дают — как бы с помощью внутренней и непосредственной расшифровки — словесную версию того, что молчаливо испытывает персонаж. Эти высказывания, хотя у них один и тот же автор, хотя они приписываются исключительно ему одному, хотя он не выдумывает никаких дополнительных посредников между тем, кем является он сам, и читаемым текстом, — эти высказывания не предполагают одинаковых отличительных черт для субъекта высказывания; они не предусматривают отношения между субъектом и тем, что он пытается высказать.
Можно возразить, что столь часто упоминаемый пример романного текста не имеет решающего значения. Скорее, что он ставит под вопрос самое сущность литературы, но не статус субъекта высказываний. Однако именно от собственно литературы автор отлынивает, прячется, открещивается или не сходится с ней во взглядах. И из этого размежевания не стоит, впрочем, заключать раз и навсегда, что субъект высказывания отличен во всем — в природе, статусе, функции, тождественности — от автора формулировки. Хотя это несоответствие актуально не только для литературы, но и для многих других вещей — постольку, поскольку субъект высказывания является определенной функцией, которая в то же время вовсе не одинакова для двух разных высказываний, а также постольку, поскольку эта пустая функция, способна наполняться до некоторого предела с помощью безразличных, когда им приходится формулировать высказывание, индивидуумов и постольку, поскольку один и тот же индивидуум всякий раз может занимать в ряду высказываний различные положения и играть роль различных субъектов.
Рассмотрим пример математического трактата. В той фразе из предисловия, в которой объясняется, почему был написан этот трактат, при каких обстоятельствах, для ответа на какую нерешенную проблему иди с какой педагогической целью, используя какие методы, после каких ошибок и погрешностей положение субъекта высказывания может быть занято только автором (или авторами) данной формулировки. Условия индивидуализации субъекта действительно очень строги, многочисленны и предполагают в данном случае лишь один единственно возможный субъект. Зато если мы встречаем пропозицию «Два количества, равные третьему, равны между собой» в самом тексте трактата, субъект высказывания здесь будет совершенно нейтральным, безразличным по отношению к времени, пространству и обстоятельствам положением, тождественным любой лингвистической системе и любому письменному или символическому коду, положением, которое может занять каждый индивидуум, утверждающий данную пропозицию. С другой стороны, фразы типа «Мы уже показали, что…» содержат для возможности быть высказываниями точные контекстуальные условия, не предусмотренные предшествующей формулировкой: в таком случае положение фиксируется внутри области, образованной конечной совокупностью высказываний, оно локализовано в последовательности событий высказываний, которые уже должны были совершиться; оно осуществлено в указанном времени, предшествующие моменты которого никогда не теряют друг друга и которым нет нужды возобновляться и повторяться тождественно для того, чтобы вновь обрести присутствие (достаточно упоминания, чтобы привести их в действие); оно определяется предварительным существованием некоторого числа эффективных операций, произведенных, может быть, не одним и тем же индивидуумом (говорящим в данный момент), но по праву принадлежавших субъекту высказывания, представленных в его распоряжение, — операций, которые он может вновь привести в действие, как только в этом возникнет необходимость. Те, кто попытаются наделить предмет какого-либо высказывания совокупностью этих необходимостей и возможностей, не смогут описать его как индивидуум, который действительно выполнял операции, жил в определенное время, усвоил в горизонте своего сознания всю совокупность истинных пропозиций и, тем самым, воспрепятствовал в живом настоящем своей мысли мнимому повторному возникновению (под этим понимается всего-навсего аспект психологического и «пережитого» в их качестве субъектов высказывания).
Подобным же образом можно было бы описать, каково специфическое положение субъекта высказывания фраз типа «Я называю прямой любое единство точек, которые…» или «Предположим законченную совокупность каких-либо элементов…»; в обоих случаях положение субъекта связано с существованием одновременно определенной и актуальной операции; в обоих случаях субъект высказывания является также и субъектом операции, субъект, производящий определение, является субъектом, который его высказывает, субъект, полагающий существование, является в то же время субъектом, который полагает высказывание, наконец, в обоих случаях посредством этой операции и высказывания, которое она производит, субъект связывает высказывания и возможные в будущем операции, поскольку в качестве субъекта высказывания он принимает это высказывание как свою закономерность.
Тем не менее, мы можем отметить некоторые отличия: в первом случае высказывание является конвенцией речи — той речи, которая должна использовать субъект высказывания и внутри которой он определяется. Следовательно, субъект высказывания и то, что является высказыванием, находятся на одном уровне, тогда как для формального анализа высказывание, подобное данному, предполагает собственное смещение в метаязык. Во втором случае субъект высказывания, напротив, дает существование внеположенному объекту, принадлежащему уже определенной области, законы возможности которой артикулированы, а характерные особенности которой предшествуют полагающему его акту высказывания. Понятно, что положение субъекта высказывания тождественно не всегда, когда речь идет об утверждении истинной пропозиции; очевидно, что оно не является одним и тем же, когда речь идет об осуществлении в самом высказывании или в операции.
Итак, не следует понимать субъект высказывания как тождественный автору формулировки — ни содержательно, ни функционально. Он действительно не является причиной, источником иди точкой отсчета этого феномена, который можно определить как письменную или устную артикуляцию фразы; он также не является означающим направлением, которое, молчаливо предвосхищая слова, организует их как видимое тело его интуиции; он не является постоянным, неподвижным и самотождественным очагом операций, которые высказывания поочередно выявляют на поверхности дискурса. Он является определенным и пустым местом, которое может быть заполнено различными индивидуумами; но, вместо того, чтобы быть определенным раз и навсегда и сохраняться без изменения на протяжении текста, книги или произведения, это место изменяется, — или, скорее, оно достаточно изменчиво для того, чтобы либо настойчиво придерживаться в своей тождественности нескольких фраз, либо изменяться с каждой. Оно является измерением, характеризующим любую формулировку в качестве высказывания. Оно является одной из черт, принадлежащих собственно к функции высказывания и позволяющих ее описать. Если пропозиция, фраза, совокупность знаков могут быть названы «высказываниями», то лишь постольку, поскольку положение субъекта может быть определено.