Величайший художник Возрождения Альбрехт Дюрер запечатлел эту сцену на гравюре «Видение семи светильников» (1497-1498), которая вошла в его серию гравюр об Апокалипсисе (см. рисунок 2.1).
Рисунок 2.1.
Видение Иоанна, как и любое видение нуминозного характера, крайне богато образами и символами, я предлагаю вашманию только те, что представляются мне самыми яркими. «Семь золотых светильников» – то, что Иоанн увидел в первую очередь. Здесь можно вспомнить, что ветхозаветному пророку Захарии также было видение семи светильников, которые, как поведал ему Ангел, были глазами Яхве, «которые объемлют взором всю землю»[3]. Когда Яхве давал указания построить арку и скинию– и подробно расписал, как именно их обустроить, - он заказал в числе прочего подсвечник с семью свечами. Иоанн, видимо, удостоился лицезреть первичный, изначальный, «небесный» образ этого семисвечника, предшественника своего земного воплощения. Легко удостовериться, что традиционный вид скинии, которая включает Ковчег Завета, происходит из божественных образов, данных в том видении. Можно сказать, что скинияявляется земным воплощением идеальной – в платоническом смысле – идеи.
Итак, как сообщает нам Захария, семь светильников соотносятся с «очами Господа, которые объемлют взором всю землю». Юнг обращается к этой детали в «Ответе Иову». Он рассуждает о том, в начале книги Иова Сатана появляется на небе после того, как обошел Землю. Как замечает Юнг, «Сатана, вероятно,— одно из очей Божьих, которое «ходит по земле и обходит ее» (см. Иов. 1: 7).»[4], - также, как и остальные огни божественного светильника. Поистине, «Глаз Господа» – один из тех образов, символические трактовки которго неичерпаемы, и мы к нему еще вернемся, но должно отметить уже сейчас, что в самом начале книги Откровения кто-то смотрит и наблюдает: всматривается в эго.
«Семь светильноков», «Семь звезд» в начале Октровения также отсылают к семи планетам. Библия часто обращается к числу семь. В книге Откровения семь церквей подвергаются наказанию. Число семь крайне важно, и мы еще поговорим об этом позднее.
Следующий достойный упоминания образ – фигура «подобного Сыну Человеческому». Пред нами прямая цитата из видения пророка Даниила. Само видение было записано около 165 г. до н.э., однако сам образ более древний, впервые он упоминается в книге пророка Иезекииля, которую относят к 575 г. до н.э.: в ней сам Иезекииль назван «сыном человеческим». В неканонической – хотя ранние версии Библии включали ее в канон –книге Еноха (около 100 лет до н.э.) также всплывает эта фраза. И, конечно, о чем говорит и Юнг, никто иной как Христос напрямую отождествляется с Сыном Человеческим, в том виде, как его трактует Енох. Сам Христос открыто назвал себя «Сыном человеческим» около 30 г. н.э. Таким образом, к тому моменту, когда книга Откровения была написана, т.е. к 95 г. н.э., понятие «человеческого сына» претерпело значительный сдвиг в употреблении. Юнг предлагает следующее объяснение: Яхве стал ближе к человеку, поэтому и назвал Миссию, наделенного божественной природой, «Сыном Человеческим».
Помимо исторического интереса, эти наблюдения важны и с психологической точки зрения, поскольку один извыводов, который мы можем сделать, заключается в том, что Самость можно представить как «Сына» человека, или сына эго. На те же мысли наводит нас алхимия. В самом деле, даже философский камень, который стремились добыть алхимики, называется не иначе какfiliuspholosophorum, «сын философов», сын алхимиков. Следовательно, то, к чему мы, психологи, стермимся, имеет не только божественное начало, но является также и порождением земного человека, или, используя краткую формулу Юнга, «Бог нуждается в человеке». Вот что лежит за образом «Сына человеческого».
Другой важный признак нуминозного опыта, который был дан Иоанну, – сияние. Сцена наполнена белым светом, фигура говорящего ослепительна, впоть до лица, которое было «как солнце, сияющее в силе своей» (Откр. 1:16). Пред нами образ Солнца, или сияющей Самости, что наводит нас на вопрос: как этот образ может олицетворять Самость, в ее абсолютности, если он иллюстрирует только один из аспектов? Здесь все внимание сосредоточено на солнечных атрибутах – а как же быть с «темной стороной луны»? Позже в тексте мы еще не раз столкнемся с темнотой и злом, но сейчас перед нами одностороннее светлый образ. Я все же склонен считать, что мы имеем дело именно с символом Самости, слишком много признаков целостности перед нами. Сын Человеческий, оказывается, «есть Первый и Последний» (Откр. 1:17) – характеристика, которая придает образу поистине космическое значение.