Поведение древней Матери-Земли из Каменного века и ее спутника мужского пола в данном случае перешло с космического уровня на эзотерическое священнодействие посвященных человеческих пар, которому высокая брахманистская традиция в итоге дала место в тантрах. Больше не оружие победоносных мужских богов является превалирующим символом более позднего периода существования мира: не ваджра Индры во главе вторгнувшихся ариев, который разрушил укрепления городов обороняющихся и проложил путь победоносному шествию захватчиков на равнины Индостана, не судар-шана Вишну из легендарных сражений богов и демонов и не лотос Брахмы. Господствующим символом классического мифа индуизма стали лингам и йони, древние символы полов; они после определенных этапов развития мира снова поднялись в зенит откровения, как это уже имело место в начале Каменного века. При этом они сохранились навечно в жизни народа и отражены в его обычаях.
Кольцо замкнулось и свершило оборот вокруг своей оси:
несущая на себе все и питающая все Богиня в первую очередь воплощена в земле (дхарани), поэтому она является дочерью своих великих гор: Гимавант («Гаймавати») и является их владычицей, — она восседает на горах Виндхья (Виндхьявасини) как на троне.
Но она также является ночью конца времен (кала-ратри), она является материнским лоном всей жизни, то есть яростью роста, которая сражается за каждый клочок земли и глоток воды, безмолвной яростью творения, яростью желания оплодотворения. Она побуждает все живое к движению через жизнь и смерть. Это стремление нерожденного к свету и тиранический крик новорожденной жизни в стремлении к питанию и теплу, это раздор между братьями и сестрами, а также между поколениями. Все это является безмолвной или патетически восторженной борьбой за жизнь. Бог войны является ее сыном, но также и бог возделывания риса Ганеша с головой слона, который должен устранять препятствия на жизненном пути. Воплощением борьбы за существование в ожесточенным обхвате является Гневная или Необузданная (Чандика) с оружием уничтожения в нескольких руках. Она шагает с эпидемиями, голодом и войнами по перенаселенной огромной стране в иссушающей жаре, пыльном ветру и влажном зное. Под ее ногами превращаются в пыль роскошные резиденции, густонаселенные города, цветущие местности: в индийской пословице говорится — «Тысяча лет город, тысяча лет пустошь».
Все сущее имеет две стороны, дружественное и угрожающее обличье. У всех божеств есть дружелюбный и ужасный облик в зависимости от того, как и кто приближается к ним. Но Великая Богиня — это сила, которая присутствует в них и является их истоком. Все дружелюбные и угрожающие лица — это грани или аспекты ее сущности. У одного бога это может казаться двойственным, но у Нее это просто часть необозримого разнообразия ее целостности.
Ее ужасные черты находят свое отражение в матерях Южной Индии, в богинях болезней: они дарят жизнь, но приносят и смерть. Это всесилие матери по отношению к ее маленькому ребенку, ее обличье излучает всеобъемлющую любовь, но вместе с этим и гнев в сочетании с холодом и смертью. Она является неминуемым лоном. Отсюда происходят тоска и уныние всех привязанных к матери: жизнь как она есть в хороводе света и тени, со взлетами и падениями, отдачей и сохранением.
Она является неумолимой действительностью жизни, текущим кругом жизненных сил и образов, который обрывается вниз, находится в непрерывном превращении, переходит сам в себя — из него не так просто вырваться. И это его совершенная противоположная сторона: сила, которая поднимается, Тара-спасительница, которая выводит из сансары, из неистовых колец в спокойную середину, из бренности всех образов вечной силы, которая проявляется в них как вода в волнах, пузырях и пене. Это безмолвная погруженность жизни в самое себя. Это прорастание свежей, ненасытной травы из пепла сожженных лесов. Это скрывающаяся в разложении новая жизнь, которая не оставляет места тени смерти. Уничтожение — это всего лишь другая сторона жизни.
Все, что делается в бодрствовании и во сне, сознательно и бессознательно в кругообороте телесного, является лишь сопровождением движений души, это лишь ужимки Великой Матери — Джаганмайи: «созданной из всех миров и существ» — повторяющей все это тысячекратно своим мировым телом. Но дух, который все это понимает и принимает в себя в качестве избавляющей сущности, не является ее противоположностью, это всего лишь один из ее образов: он может быть пленяющим или освобождающим, двуличным как все сущее, все силы.
Видеть сущность Богини как обнимающую и поглощающую, как покой в падении, защищенность в гибели, — значит понять ее и быть ею хранимым. Полная бренность, горький вкус забытья, развалины и руины, поглощенные растительностью — все это адепт видит в образе Великой Матери и пропитывается познанием. Он упивается горьким напитком познания в ее чертогах и с пренебрежением отвергает примирение вследствие переходов приукрашивающего мышления. Полное признание чувственной привлекательности жизни и беспощадного уничтожения: оба полюса и неописуемое напряжение, перетекающее между ними — это она. Более позднее безмерное оскудение заключается в том, что некоторые сводят ее к националистической матери-земле, «Индии», которая воинственно-патриотическим жестом защищает своих «детей» от владычества чужеземцев.
Культ Матери Мира и Матери-Земли происходит из детства человечества в Каменном веке; с доарийскими массами индийского полуострова это детство продолжалось тысячелетия; Каменный век, давно уже принадлежащий в других частях света только археологам, в Индии зачастую является народной современностью, он придает жизнь безмолвных народных культов письменам и литературному языку Пуран и Тантр: мир предстает огромным детским садом. Очень демократично; перед материнским оберегающим принципом маленькие человечки действительно все маленькие, ведь они не могут ему ничего доказать. Крестьянская и массовая сфера, лишенная мужского начала, привязанная к земле, не воинственная, без приключения духа.
Культ чистого жизненного принципа в образе материнского-жен-ского является демократичным, а духовные порядки мужчин склонны к аристократическому классифицированию. Самоотверженное взывание к матери является демократичным отречением от мужского, отказом от индивидуальных ценностей, которые человек получает на пути к мужественности и зрелости в процессе развития, в результате накопления опыта, становления личности и приобретения мастерства. Взывание к матери является откатом до стихийной формы подчинения и отдачи, это хватательный рефлекс младенца, возврат к состоянию маленького ребенка.
Происходит отказ от любой формы мужского превосходства: завоевателей в ведических битвах и песнях, кровавой воинской знати в Махабхарате, приносящего благо для многих героя-полубога в Рамаяне, который спасает себя и мир от власти демонов, потому что содействующие силы мира протягивают ему руку, потому что происходит то, что чуждо и опасно для других: звери пустоши становятся его лучшими друзьями. Нет больше места и духовному победителю и просветленному, йогину и его благороднейшему образу — Будде, — или: все эти образы и символы как будто проходят по сцене этого мира, не меняя его. Как будто они потерпели поражение в качестве символа человеческого властвования над жизнью, как будто они не устояли перед ужасом жизни, которая собственно и является матерью. Или можно также сказать, что уже давно перестали рождаться адепты, которые являются воплощением этих образов, в этой последней, самой темной эпохе мира. Как будто бы мужество остальных богов помутнело и было снова впитано древней Пра-Матерью, рождающей своих видящих и мудрецов. Кругооборот эпох замкнулся, как в прологе «Сумерек богов», когда в руках у норн рвется нить. И мудрые женщины замолкают в ответ на вопрос «Знаешь ли, что грозит?», берут концы разорванной нити, обматывают ими свои тела, связываясь друг с другом, и исчезают в глубине:
«Конец вечному знанью!
Конец нашим вещим речам! — Прими нас! Прими!»
Все мужское, всегда рассчитывающее на самое себя, на свою уникальность в качестве героя, победителя и мастера, здесь отвергается как бессильное перед пастью жизни, которая поглощает и пережевывает все, что вышло из ее собственного лона, уничтожение собственных творений для нее ничем не отличается от их рождения: это жизненный процесс мирового тела.