До мельчайших подробностей можно проследить, что кажущееся простым и непритязательным пьянство (чем оно, впрочем, и стало со временем) изначально было культом Деметры и Диониса. С этой точки зрения было бы интересно изучить обычаи пития. Но в данном случае мы вынуждены ограничиться краткими тезисами и некоторыми примерами.
Несомненно одно: древние обычаи пития и касающиеся его законы — это двойная игра: с одной стороны это утверждающее обращение к Матери Материи, с другой стороны это сопротивление по отношению к ней.
Студент во время кутежа поглощает «материал», то есть материю, как нам стало ясно. Он принимает его/ее в себя. В противоположность, например, аскету, то есть воздерживающемуся и отказывающемуся, пьющий образно этим принятием в себя производит12 ассимиляцию живой материи.
Тем, что теперь я становлюсь содержащим, а раньше я был содержащимся, ситуация меняется на 180 градусов.
В этой связи следует вспомнить и еще один обычай пития, который указывает на то, что и этот культ «материала» и его динамика в сфере Диониса и опьянения был направлен на борьбу, на сопротивление. Это значение — даже если оно постепенно окостенело и слишком омещанилось — скрывается в предписании о том, что на пирушке следует сохранять последнее достоинство. Кутила мог пить как угодно, но он должен был сохранить свой последний внутренний стержень, остаточную личность, то есть он не должен был полностью потеряться в дурмане. Он не должен был делать ничего бесчестного и не должен был нарушать свод правил мужского братства.
Этот свод правил преисполнен характерных подробностей, обычаев, предписаний.
«Материал» считался священным, разбазаривание напитка (например, проливанием) считалось проступком, который следовало искупить. — Или: было запрещено пить из своего бокала, не поприветствовав друга (или «мир» = возлюбленную, Госпожу Мир). Тот, кто не сделал этого, терял свою «пивную честь» и должен был восстановить ее в глазах одного из старших товарищей13. Этот обычай следует понимать так: из каждой отдачи мужчины на этапе становления дионисийскому миру — вспомним, опьяняющие средства, женщин, половые отношения и т. д. — чрезвычайно легко может получиться зависимость. Из рыцаря, который отправился на поиски приключений, очень просто получается рыцарь, который заблудился, то есть потерял себя. Насколько существование магического прамира может агонально обогатить человеческо-мужское ядро и впрячь общую личность в новое ярмо, настолько же может иметь место и судьба ученика чародея. Против этого направлен ритуал, который учит привлекать друга и спутника или возлюбленную: теперь опасность «тихой пьянки» предотвращена, которая — как знает любой, кто имел дело с пьющим — почти настолько же опасна, как и пуританское воздержание.
И еще мне хотелось бы напомнить о высокой мессе пира Коммер-сена, о «Главе государства»: смысл целого в качестве институционального мужского посвящения становится еще более понятным.
Естественно, тяжело увидеть на примере такого изменившегося и искаженного обычая его изначальный, сейчас скрытый смысл. Это я признаю. Но в упреке, что это, мол, не имеет никакого отношения к мужскому становлению и что неумеренное употребление пива распространено не только у мужчин после становления, я вижу только своего рода подтверждение моего утверждения. Каждый рискованный шаг— в том числе и алхимическое превращение — может потерпеть неудачу. Но неудача — это еще не опровержение рискованного шага. А кроме того, ведь любая существующая долгое время институция может отказать, в ней, так сказать, накапливается усталость; а без чудесной силы любое посвящение может превратиться в пустую суету — это, в частности, доказывают и наблюдения за церковью. И при этом воздействие церемонии превращается в противоположность того, к чему стремились изначально — обычай пития стал символом поражения от материи, вместо символа зрелой победоносной мужской силы. И я никак не могу согласиться с тем, что неосознанность церемонии становится поводом для ее критики. Я в своей статье для журнала Юнга пытался обосновать, что существует и всегда будет существовать не только индивидуальная, но и коллективная психология14. Поэтому круг выпивох (это не признак «некачественной психологии»), потому что речь идет о молодых людях. Но это еще не все:
Братское сообщество мужчин и друзей, на которое имеется намек во сне, о котором уже рассказывалось, имеет, как мне кажется, очень существенное значение в борьбе с Magna Mater, которое нельзя недооценивать. Это подтверждает и взгляд в историю и мифологию. Я хотел бы напомнить об образах древнейших времен, о Гильгамеше и Энкиду. Я назову вам друга Геракла Иолая, который в античности почитался так, что, например, гимназия в Фивах, располагавшаяся перед воротами Прета, называлась его именем до гораздо более поздних времен; в память об этом любовном союзе там праздновали Иолаю, игры гимнастов и эквилибристов, победитель которых получал оружие и металлические сосуды в качестве приза. Мужскую пару мы можем увидеть и в образах Геракла и Персея. Персей повелевает15 высотами, он является основателем Микен, которые по его повелению построили циклопы; но Микены с огромным кольцом стен были построены над болотом — и возле него, у входа в Аид Геракл победил лернейскую гидру как символ болота, подземного мира с его беспредельным ростом, отличающимся вечным зачатием, который снова поглощает все.
Как светлый Персей и темный Геракл, так и согласно древнему сказанию Аполлон и Дионис также были тайными братьями; как известно, существует два Диониса: один, которого Зевс зачал с дочерью Деметры Прозерпиной, и второй, который был рожден Семелой. — Еще в одной мудрости древности рассказывается об этой двойственности света и тьмы, о том, что светлый Аполлон соединяется с темным подземным миром: в Дельфах, как мы знаем, треножник Пифии стоял над темной расселиной в земле; глубоко внизу лежал дракон Пифон, его ядовитые пары вдыхала пророчица и, впадая в экстаз, пророчествовала, издавая бессвязные речи. Эти речи, которые были непонятны для других смертных, слушали жрецы, наклонявшиеся к Пифии, они истолковывали их как пророчества оракула и в таком виде передавали вопрошающему. То есть, вот еще одно указание: только темный мир дурмана Диониса и светлый духовный мир Аполлона вместе давали сокровище; только из воссоединения темной материнской души и светлого отцовского духа человек обретает знание и мудрость16.
Можно назвать несколько таких пар друзей. Но еще более выразительными, чем эти, так сказать, удачные союзы, являются мифы и сказания, в которых оба мужчины не заключают союз, а имеет место разделенность и вражда (нередко по воле женщины), где даже случаются убийства.
Перед каждым проходит круг мифов и сказаний, который особенно близок нам, германцам, когда мы говорим о темном и светлом, об их противоречивом напряжении: Локи и Бальдур, Хаген и Зигфрид являются такими враждебными братьями, чье соединение ищется в душе народа, но из их неудачных встреч получается не великое достижение, а вражда и спор, борьба, смерть, убийство и погибель. Там, где не достигается целостность, где сумерки богов, праночь поглощает все, пока великое достижение не удастся.
Дополнение: Шеллинг однажды сказал, что миф народа не возникает из его истории, его мифы определяют его историю, они сами являются его судьбой, как и характер человека является его судьбой с самого начала. В этой связи возникает вопрос, не является ли этот миф об убийстве Локи (или Хедуром) Бальдура17 основополагающей немецкой проблематикой? Я мог бы, как мне кажется, подтвердить эту мысль аналитическими наблюдениями. И не повторяется ли эта трагичность в песне, которая рассказывает о Зигфриде, Гунтере и Хагене? И не женский ли мир снова приводит к вражде двух мужчин? Снова и снова, если посмотреть в историю, возникает это трагическое положение вещей. Можно назвать еще одно: Ницше и Вагнер были разделены, как видно из документов, не в последнюю очередь из-за роли госпожи Козимы...