Я почувствовал, что она от меня удаляется, и попытался взять ее за руку, но она проворно отодвинулась.
— Не уходи, — попросил я. — Пожалуйста.
Я знаю, Питер, сказала Сери, что ты скоро меня забудешь, но, возможно, это и к лучшему. Я буду там, где ты захочешь меня найти.
Она пошла прочь, белое пятнышко, сверкающее в свете фонарей. Я проводил ее глазами, думая об островах, думая о неправдах во мне, которые она воплощала. Ее тонкая гибкая фигура гордо выпрямилась, короткие волосы слегка покачивались на ходу. Она покинула меня, и я перестал ее видеть даже раньше того, как она свернула за угол.
Оставшись наедине с припаркованными машинами, я ощутил внезапный, упоительный прилив облегчения. Я не знал, чего хотела добиться Сери, но в любом случае она освободила меня от моих собственных порывов бежать в фантастический мир. Я освободился от измышленного мною определения меня и потому наконец-то получил возможность быть сильным.
22
На уровне земли, за австралийским спальным фургоном, светился оранжевый прямоугольник окна. Я стремился на этот свет, полный решимости раз и навсегда все уладить.
Когда я дошел до края тротуара, стало возможно заглянуть в комнату, и я увидел Грацию.
Она сидела на кровати, выпрямившись и скрестив под собою ноги, сидела на виду у всех прохожих. Она что-то говорила, в правой руке у нее была сигарета, а левой она жестикулировала. Это была поза, виденная мною многажды; Грация увлеклась разговором, она говорит о чем-то, что очень ее волнует. Весьма удивленный, поскольку был уверен, что застану ее одну, я подался назад, отскочил от окна, не дав ей себя заметить. Я передвинулся на место, откуда была видна остальная комната.
В единственном в комнате кресле уютно угнездилась молодая женщина. Я ее в жизни не видел. Примерно одного с Грацией возраста, одетая без претензий, в очках. Она слушала, что говорит Грация, иногда кивала и почти ничего не говорила сама.
Уверившись, что ни одна из них меня не заметила, я подошел поближе. На полу у кровати стояла полная окурков пепельница. Рядом с ней — две тяжелые кофейные кружки. Комната выглядела как после недавней приборки: книги на полках аккуратно расставлены, в углу нет всегдашней горы одежды, все ящики комода задвинуты. Все признаки того, что здесь, в этой комнате, Грация пыталась покончить собой, бесследно исчезли: мебель переставлена, пол отмыли.
Затем я заметил на левом запястье Грации, снизу, маленький кусочек лейкопластыря. Она не обращала на пластырь никакого внимания, пользовалась левой рукой так же свободно, как и правой.
Грация много говорила и, что самое важное, казалась веселой, успокоенной. Она несколько раз улыбнулась, а один раз даже засмеялась, закинув голову, — картина, очень знакомая мне по прежним временам.
Мне хотелось тут же войти в квартиру, чтобы поскорее с ней встретиться, но меня удерживало присутствие другой женщины. Выглядела Грация хорошо, и это меня радовало. Она ничуть не пополнела, хотя, возможно, ей и следовало бы, но при этом буквально лучилась здоровьем, и глаза у нее были цепкие и живые. Я сразу вспомнил Грецию, где у нас все началось, загорание на пляже и рецину. В общем и целом она выглядела лет на пять младше, чем тогда, перед этой жуткой историей; одежда у нее была чистая и ничуть не измятая, волосы подстрижены и причесаны.
Я простоял у окна минут, наверное, десять, а затем, к величайшей моей радости, незнакомая женщина встала. Грация улыбнулась, что-то сказала, и обе они расхохотались. Женщина повернулась и пошла к двери.
Не желая, чтобы меня поймали на подглядывании, я перешел на другую сторону улицы и стал ждать. Через минуту или две та женщина вышла на улицу и села в одну из припаркованных рядом машин. Как только она отъехала, я перешел улицу и вставил ключ в замочную скважину.
В коридоре горел свет, пахло мебельной политурой.
— Грация? Где ты?
Дверь спальни стояла нараспашку, но ее там не было. Я услышал звук спускаемой воды, затем скрипнула дверь уборной.
— Грация, я вернулся!
Я услышал, как Грация сказала: «Джин, это ты?», а затем она прошла на середину спальни и увидела меня.
— Привет, Грация, — окликнул я.
— Я думала… Господи, да это же ты! Где ты был?
— Мне пришлось уехать на несколько…
— И что ты делал? У тебя вид, как у бродяги!
— Так вышло, что… я спал не раздеваясь. Мне нужно было на время уехать.
Мы стояли в нескольких шагах друг от друга, не улыбаясь и не делая попыток друг друга обнять. Меня сверлила совершенно непонятная мысль, что это и есть Грация, настоящая Грация, и я с трудом в это верил. В моем представлении она стала чем-то неземным, идеальным в Платоновом смысле, чем-то утраченным, недостижимым. И вот она передо мной, реальная и материальная, наилучшая Грация, какая только может быть, спокойная и прекрасная, без этого затравленного взгляда.