– Собираюсь.
– Вот там все и узнаете.
Однако пока я не знал ничего. Я плыл на пароме и думал о женщинах с Панерона. Мы должны были проплывать мимо этого острова, который располагался за экватором в северной части Архипелага.
Я изучил карту Срединного моря в кают-компании, чтобы найти острова, о которых мне рассказали. Салай, острова Серки, атолл Ферреди, Панерон, Обракская группа, Гантен, обширная цепь рифов и утесов под названием Воронка. А еще Виньо, откуда была родом сиделка Сленья. Именно из-за нее я часто задумывался о путешествии на Виньо. Как глубоко я заберусь вглубь Архипелага, сколько островов сумею посетить в оставшиеся сорок девять дней отпуска? Панерон, Виньо или Мьюриси?
Я нашел место на носу парома и принялся мечтать о женщинах. Я не переставал думать о них с тех пор, как вышел из госпиталя. На пароме путешествовало с десяток женщин, и некоторых мне было видно с того места, где я сидел. В глубине души я хотел каждую из них. Одна расположилась напротив, откинувшись на выкрашенный белым борт и подставив солнечным лучам голые ноги. Я лениво прикидывал, так ли она красива, как мне мнится, или только кажется красавицей мужчине, отвыкшему от женского общества. Заметив мой взгляд, она не отвела глаз, а ободряюще посмотрела на меня в упор. Я отвернулся, не желая лишать себя выбора, бросаясь на первую встречную, ответившую на мой безмолвный призыв.
Она заставила меня вспомнить о Сленье. И я решил ее найти.
Сленья ухаживала за мной в госпитале. Именно она рассказала мне о Виньо, ее родном острове. Несколько ночей подряд, пока я лежал в больничной палате, одолеваемый странными видениями, она сидела рядом и рассказывала о себе. Описывала море, скалы, мелководные лагуны, крутые склоны, поросшие густыми лесами, города, построенные на узкой полоске плодородной земли между морем и скалами.
Присутствие Сленьи стало бальзамом для моих ран: ее голос отдавал мускусом, смех журчал, как весенний ручеек, окрашивая мои чувства в оттенки глубокого багрянца. Сиделка болтала без умолку, понимая, что я не отвечу, да и едва ли ее слышу. Но я внимал каждому слову. Она рассказывала мне о своем детстве: мать умерла рано, отец в поисках лучшей доли отправился на другой остров, оставив ее с сестрами на попечение родни. Чужие дети в чужом доме. Жернова бедности мололи, не зная устали. Когда пришли файандлендцы, стало совсем невмоготу.
Не сразу и без охоты Сленья поняла, как легко заработать, если ты молода, а в городе стоит вражеский гарнизон. И мы стали шлюхами, рассказывала Сленья, а ее смех звенел, словно вокруг меня билось стекло. Все девочки, которых она знала. Этого слушать я не хотел и зажмуривал глаза в ожидании рассказа о том, что случилось, когда войска покинули город. Наконец солдаты и вправду ушли, двигаясь на юг, в сторону от Архипелага, и большинство шлюх оставили свое ремесло. Сленья подрастала, и, как она выражалась, молоко и мед текли с ее губ. Ей хотелось лучшей жизни, и она переехала на другой остров, где выучилась на сиделку. С острова на остров она забиралась все южнее, пока не очутилась тут, у моей больничной кровати, болтая, как заведенная, ночь за ночью. Но однажды Сленьи не оказалось рядом, и никто из сиделок ее не сменил. Позже я узнал, что на ее родном острове неспокойно и ей пришлось срочно вернуться домой.
Я снова взглянул на карту и только сейчас заметил, что Виньо находится в той части Архипелага, которая отмечена как зона оккупации. Но ведь Архипелаг Грез давно демилитаризован!.. Карта была датирована двумя годами ранее. Зная, как переменчива военная фортуна, я решил разведать все сам.
Три дня спустя я добрался до Виньо и первым делом услышал новость, которой ждал меньше всего. Сленья умерла.
Когда-то остров был захвачен файандлендцами, но потом наши войска его освободили. Положившись на Соглашение о нейтралитете, мы покинули Виньо, однако файандлендцы снова оккупировали его, нарушив все договоренности. Мы опять отвоевали остров, но теперь, наученные горьким опытом, разместили здесь небольшие гарнизоны. Именно в тот период, когда файандлендцы вторично захватили Виньо, Сленья вернулась домой и вместе с другими гражданскими стала жертвой превратностей войны.
Известие о ее смерти не уменьшило моей одержимости; теперь я хотел убедиться, что Сленья действительно мертва. Два дня я бродил по городу, расспрашивая про нее. Сленью многие знали и помнили, но известия были неутешительны: сиделка Сленья мертва, мертва вне всяких сомнений.
На второй день приступ повторился. Бледные стены домов, буйная тропическая растительность и лужи засохшей грязи обратились кошмаром ложных запахов и расцветок, терзающих слух звуков и отвратительных на ощупь поверхностей. Я целый час простоял на главной улице, уверенный, что Сленью съели и проглотили целиком: дома ломило, словно гниющие челюсти, дорога змеилась, шершавая, будто поверхность языка, тропические цветы и деревья напоминали полупереваренные куски пищи, а морской бриз дышал отвратительным запахом.